Причина смерти - страница 14

Царь шёл за телегой, воздев руки к небу. Он совершил многократные и тщательные омовения, на щеках и на теле были нарисованы охранительные знаки, красная с золотом повязка опоясывала чресла и поддерживала прямой и длинный медный меч, убор в виде головы быка с золотыми рогами и голубыми прозрачными камнями вместо глаз венчал его, переходя в мантию из мягкой и тонкой телячьей кожи. Красота и благородство слепили зрителей, войско, шедшее следом, сияло роскошью, юноши пели гимны в честь Солнца, Быка, бога войны и царя. Закончив гимн, они разом подпрыгивали, бряцая медью, и запевали новый.

Зрителями были все горожане, они стояли у домов с глиняными горшками, кастрюльками и блюдами в руках — возвращение воинства было законным и обязательным поводом к пиру, и этот обычай соблюдался охотно и весело. Мужчины были в разноцветных передниках, коротких, длинных, сшитых по бокам или оставлявших бока голыми, женщины — кто в чём, от простых передников до вычурных туалетов, комично копировавших дворцовую моду. Некоторые, подражая континентальному варварскому обычаю, носили длинные платья, закрывавшие всё тело от шеи до пят, включая руки и грудь.

Процессия двигалась к холму, народ втягивался в это движение, и постепенно весёлая вереница, предвкушавшая скорые возлияния и раздачу царских подарков, все три тысячи человек, горожан столичного города Кносса, подтянулись к центральной площади, стали располагаться на травке и камушках и глядеть, как с холма спускается богоравная царица со свитой.

Разноцветные дома окружали холм, площадь и склон были серо-зелёными от травы и камней, на холме стоял царский дом, расписанный растительным орнаментом и изображениями играющих в тёплом прозрачном море дельфинов, и ещё два дома поменьше, с холма спускалась яркая многоцветная процессия. Царица в радужном платье шла впереди, за ней Красная, строгая и надутая, с кувшином в руках, потом остальные девушки по двое, в конце две сирийские рабыни. Негритянки шли по бокам царицы с бичами и топорами, внешнее кольцо процессии составляли воины, посвятившие себя Великой Богине, Матери Богов. Их было семеро, все добровольно сменили безопасное, но унизительное и скучное рабское состояние на служение Богине, гарантировавшее страх и уважение народа, напряжённую и интересную жизнь, но и смерть при первых признаках слабости и старения. По обычаю Богини, их было ровно семеро, бесстрашных мужей из варварских вождей или из знатных родов цивилизованных народов, попавших в рабство на войне, по обету, по приказу богов. Любой раб мог стать воином Великой Богини, для этого надо было убить в честном поединке любого из семерых. Легко сказать, трудно сделать. Семеро были могучими воинами, вооружёнными тяжёлыми каменными топорами и длинными дротами, львиные шкуры прикрывали их наготу и служили боевыми доспехами. Богиня не призывала их, брезгуя прошлым рабством, но для любой женщины их восхитительная сила, их могучая плоть, волосы их тел, смешавшиеся со львиными гривами, обещали неимоверные, на грани потери рассудка и разрыва кровеносных сосудов, — неимоверные, но редко достижимые радости. Они совокуплялись только по приказу Богини.

Женщины радугой спускались по склону к равнине, к цветным пятнам ждавших людей. Дойдя до середины, царица подняла руку, сёстры повторили её жест и запели старинный гимн богу войны. Женщины пели военный гимн только при встрече войска, поэтому он был один, почти не менявшийся, заученный с детства, скучный и холодный. Царица задумчиво шла и пела, шевеля кистью поднятой руки с золотыми браслетами и кольцами. Она в первый раз изменила мужу, вообще впервые попробовала другого мужчину и теперь, ожидая встречи, страшилась того, что он узнает, догадается о её неверности. Она чувствовала под парадным платьем пространство своего тела, ещё недавно существовавшего в сексуальной памяти только любимого супруга, а теперь хранимого воспоминаниями ещё одного человека. Оно принадлежало уже не одному, а многим, это лишало его любовной уникальности, но повышало ценность, как дорогого и желанного источника наслаждения. Царица всей кожей, всеми поднятыми к небу пальцами ловила вновь открытые возможности, она была упоена своей новой значимостью, и только одна горькая мысль портила удовольствие — похвастаться было некому. Врач и так всё знал, мнение девчонок её не интересовало… муж? Ах, если бы! Его гнев и тяжесть наказания придали бы большую ценность событию, но сказать самой? Нет, страшно, всё же страшно.