Придорожная собачонка - страница 5

Самым серьезным аргументом против религии должен быть эгоцентризм. Если кто-то служит исключительно самому себе, то весьма вероятно, что он сотворил себе Бога для того, чтобы Бог ему служил.

Крайний эгоцентризм можно наблюдать у детей и людей с некоторыми разновидностями психических заболеваний. Но что же делать человеку, который обнаруживает его у себя? Отринуть религию, чтобы быть честным по отношению к себе и другим, или пасть на колени, умоляя об исцелении?

Возвышенность: сознательное непротивление людским издевательствам.

Псалмы Давида, которые я перевел на польский, одним помогают в молитве, других отталкивают тем, что почти все они корыстны. Всевышний должен спасти от преследователей, принести победу, истребить врагов, дать царю силу и славу. Чтобы простить псалмам их детскую хитрость, нужно немалое желание смириться перед величием Бога.

А что же сам царь Давид — если предположить, что именно он написал псалмы, хотя это более чем сомнительно? Я знавал одну ревностную читательницу Ветхого Завета: по ее словам, Библию она читает потому, что самые страшные наши грехи предстают там как обычные житейские дела. Вот, скажем, Давид — забрал чужую жену, приказал убить ее мужа, однако все это было ему прощено.

Терпи, душа, и ты спасенной будешь.

Не вытерпишь — себя навек осудишь.

(Старая виленская песня)

Что имели в виду наши предки, произнося «не вытерпишь»? Если не вытерпишь того, что тебе суждено? А как можно этого избежать? Подмазать старосту или эконома, чтобы дал работу полегче? Или тут совсем другой смысл? Кто страдает, будет спасен, а кто не страдает, уже одним этим наказан?

Начинают всё привередливые умы, посвятившие себя литературе и искусству, затем их мировоззрение постепенно проникает в более широкие круги, пока, наконец, не становится принадлежностью массовой культуры и в то же время опознавательным знаком заурядных умов. На это ушло каких-нибудь сто пятьдесят лет.

Религия, опиум для народа. Поскольку страдавшим от боли, унижения, болезни, несвободы она обещала награду после смерти. В результате перемен, свидетелями которых мы стали, может оказаться все наоборот: подлинный опиум для народа — вера в ничто после смерти. Отрадно думать, что за наши подлости, падения, трусость, убийства мы не будем судимы.

У Польши есть все основания коренным образом измениться: когда-то в стране была скептичная, с позитивистскими устремлениями интеллигенция и набожный народ, заполнявший костелы. Но возможно, в скором будущем все обернется иначе: христианство, борющееся со всеобщим неверием, окажется слишком сложным для масс и большинство верующих сохранит лишь среди людей высокообразованных.

«Он читал Сведенборга». Смешно. Ведь, в сущности, польская интеллигенция не любит думать о религии. Если она признается в своем католицизме, то лишь в националистических и мессианских целях. Поэтому группам, интересующимся религиозной литературой, остается весьма узкое поле деятельности.

Есть люди, которые религии с ее политическим злом предпочитают Ничто. Ведь опыт показывает, что человек рядится в одежды возвышенности, чистоты и благородства, дабы сделать вид, будто не ведает, что творят его руки. Католицизм мог бы ставить в вину православию преступления Караджича, только если бы сам был свободен от двойного стандарта.

Во всех великих религиях — христианстве, буддизме, исламе — есть предвидение суда над умершим с явным преобладанием картин спора между Обвинителем и Защитником. Иногда мы видим весы, на которые кладут грехи и добрые дела. В тибетском буддизме судья — Бог Смерти, он выносит приговор с помощью камешков: черных, которые бросает Обвинитель, и белых, бросаемых Защитником. Впрочем, в буддизме, пожалуй, как ни в одной религии, особо подчеркивается неизбывность наших грехов в виде закона кармы.

Фридрих Ницше, пророк европейского нигилизма, как он сам себя называл, с гордостью говорил: «Мы, нигилисты» и давал определение тому, что станет крайним выражением нигилизма. Это будет «взгляд, в соответствии с которым любая вера, любое убеждение в том, что некое утверждение соответствует истине, неизбежно будут ложны, просто потому, что истинного мира нет». Ницше даже называл такой подход «божественным образом мышления». Он относился с презрением не только к христианству, но и к слишком близкому к нему буддизму, а Шопенгауэра, своего мэтра и учителя, наградил уничижительной кличкой «декадент».