Приказ №1 - страница 13

«А, хоть разок! — озорно, по-мальчишечьи подумал Михайлов, но тут же загрустил. — Впрочем, радоваться нечему, это мне дорого обойдется. В буквальном смысле».

Конспиративная квартира, на которой Михайлов должен был встретиться с Мясниковым и другими товарищами, находилась в окраинной слободе, сплошь застроенной небольшими деревянными домиками. Здесь ютилась городская беднота да те, кто в поисках лучшей доли перебрался из деревни в город. По единственной в слободе Кальварийской улице, пожалуй, впервые катил автомобиль. Но вскоре он затормозил. Водитель (а может, это был и сам владелец машины) сказал пассажиру:

— Знаете, господин, я боюсь дальше ехать. Посмотрите, улица все уже и уже, да и снег глубокий. Мне, пожалуй, не развернуться.

Михайлов не возражал. Главное сделано — он оторвался от шпиков. Испытывая перед пассажиром чувство неловкости, водитель взял с него сравнительно недорого. «Как извозчик», — с улыбкой прикинул в уме Михайлов.

На конспиративной квартире кроме Мясникова его дожидались Алимов и еще двое молодых парней.

Михайлов коротко рассказал о сложившейся ситуации и сразу же направил одного из парней, Петра Солдунова, в железнодорожные мастерские предупредить Антона Михайловича. Правда, Михайлов у себя в комнате ничего такого, что могло заинтересовать полицию, не держал, да и с хозяевами было условлено, что говорить в таком случае. Но лучше все-таки Антона Михайловича поставить в известность.

Когда Солдунов ушел, Михайлов продолжил:

— Я думаю, что задерживать они меня пока не собираются. Их цель — выявить всех руководителей нашей организации, связи, конспиративные квартиры и так далее. Что ж, поводим шпиков за нос.

— А что делать с Чароном? — спросил Алимов.

— Пока ничего. — Михайлов улыбнулся. — Просто возьму его с собой на фронт, а ты, Роман Петрович, поторопись с выездом в Москву. Вот тебе адрес моего старого верного товарища Катурина. Он и поможет разобраться по Чарону. И еще... — Михайлов смущенно протянул Алимову конверт. — Это письмо отправишь из Москвы.

Мясников лукаво покачал головой, но спросил о другом:

— Ты хочешь ехать без Романа?

— Да.

— А зачем Чарона берешь с собой?

— О, в этом вся суть, — снова улыбнулся Михайлов. — Там он будет при деле и, по крайней мере, вам вредить не сможет. А короче: мы его временно, до выяснения, как говорится, обстоятельств, изолируем.

— Но ведь тебе с ним еще более опасно.

Михайлов сел на старый скрипучий стул, достал из кармана и развернул какую-то бумажку:

— Не волнуйся, Саша. Я все продумал. На фронт со мной кроме Чарона поедут Дмитриев и Солдунов. У нас будут вот такие удостоверения, послушай: «Михаил Александрович Михайлов командируется в район 10-й армии для объезда учреждений Всероссийского земского союза. Должностные лица и учреждения приглашаются оказывать господину Михайлову содействие при исполнении возложенных на него обязанностей». — Михайлов кончил читать и, весело глядя на Мясникова, добавил: — А у Чарона такой «грамоты» не будет. И если мы заметим в его поведении что-либо опасное... Сам понимаешь, время-то военное — вдруг в полосе ведения военных действий появляется гражданское лицо! Пока будут разбираться, проверять и тому подобное, возвратится в Минск Алимов, и все встанет на свои места.

Мясников, задумчиво теребя подбородок, прошелся по комнате, затем сел на стул и спросил:

— Когда едешь?

— Сегодня. Чего тянуть?

— Куда?

— В Могилев, а затем в Ивенец и Молодечно. Кстати, я взял адрес Алексея Крылова — вдруг увижу.

— А как ты думаешь встретиться с Чароном?

— Очень просто. — Михайлов взглянул на высокого светловолосого парня. — Вот Николай сейчас пойдет к его дому и понаблюдает, а когда возвратится Солдунов, мы с ним двинем прямо туда. Если Чарон дома один, зайдем поинтересуемся, что ему от меня нужно.

— А если он не захочет ехать?

— Все равно потащу за собой. Если он враг, то, по крайней мере, оборвем его связи.

Мясникова, конечно, беспокоило то, что руководитель партийной организации сам идет на встречу с человеком, в искренности которого у подпольщиков возникли сомнения. Но доводы Михайлова, его уверенность сделали свое дело, и Александр Федорович, поколебавшись, сказал: