Приключения англичанина - страница 17
, очиститься, так сказать.
Леди Гвендолин, пошатываясь, пошла облачаться в латы, но сэр Тристрам жестом [руки] упредил ее действия: «Нет, дорогая, оставайся в замке и жди.»
Леди Гвендолин кивнула и упала на каменные плиты пола.
Сэр Тристрам побрызгал на лицо леди водичкой, восстановил ее силы питанием.
Она стала еще краше, перелом носа красоте не повредил, напротив, придал внешности дополнительное [загадочное] очарование.
Попытались начать все сначала и жить, как жили, – и получалось.
Только игру в шахматы заменяло им теперь вот какое развлечение: сэр Тристрам ежевечерне отчитывался перед супругою в своих злодеяниях, кои постоянно одно за другим припоминал. Виновато улыбался и пожимал плечами, не представляю, дескать, откуда взялось во мне тогда столько жестокости.
Вдруг, умолкнув, задумывался глубоко и надолго.
Очнувшись, щипал себя за руку, проверяя: спит или бодрствует.
В холщовой рубахе, с непокрытой и опущенной головою объехал окрестности и оплатил убытки, им причиненные. Просил прощения, и прощали. «Попробуй такому живорезу не простить...» – бормотали вслед.
В цикле покаянных песен, неслыханно благозвучных, подробно описал совершенные им злодеяния из числа тех, что припомнил.
С течением времени, которое лечит, замок сызнова стал гостеприимным. Возобновились литературные и музыкальные вечера. Сызнова под стрельчатыми сводами звучали струны, смех. Иногда, впрочем, возникали неловкие паузы: осведомится леди Гвендолин у собравшихся: «Отчего это перестал участвовать в наших домашних концертах менестрель Такой-то?», а собравшиеся покосятся на хозяина и потупятся.
И леди Гвендолин уж научилась понимать, что не решаются они при сэре Тристраме упоминать о жертвах безумия его.
Неожиданно для всех был зачат и рожден, ну слава Те Господи, наконец-то, сын Уорд.
А сэр Баклю, узнав о сем событии, закатил в замке своем истерику и норовил укусить самого себя за локти, но так и не сумел.
Но настал день, когда сэр Тристрам осознал, что более откладывать peregrinatio как-то даже и неприлично. Правду сказать, не хотелось ему уже никуда, жизнь, вроде, наладилась, однако облачился в латы, прицепил к поясу Redemptor, взял в правую руку копие.
Эх, глянул снизу вверх на замковую стену, откуда сверху вниз глядела на него леди Гвендолин с махоньким и покамест уродливым Уордом в обнимку, и поскакал [...]
Едва пересек границу разбойной в те времена Англии, встретился ему рыцарь и потребовал сразиться в поединке.
«Может, не надо?» – спросил сэр Тристрам.
«Надо, надо», – ответил рыцарь-англичанин и изготовился к бою.
Вдруг из дубравы выехали еще четыре рыцаря и поскакали к сэру Тристраму, выказывая намерения недвусмысленные. Пробил одному щит и увернулся от копия другого. Поворотясь к этому другому, достал его мечом. Воспользовавшись замешательством прочих, вогнал меч меж ребер и первому рыцарю, задире. Двое уцелевших отъехали в сторонку и свистнули в четыре перста.
Из дубравы тотчас вылетела и налетела на сэра Тристрама цельная дюжина. Поскольку за всеми было не уследить, пропустил-таки удар в корпус, отчего и свалился на траву. Рыцари начали скакать по нему и разъярили всерьез.
Встал, стянул с коня за плащ англичанина поздоровее, предложил сразиться в пешем бою. Почти сразу выбили из рук враг у врага мечи, замахали кулаками. Следившие за ходом поединка рыцари оценили мастерство сэра Тристрама, восклицали: «Молодец, шотландец!», но когда он в двенадцатом раунде победил чистым нокаутом, сызнова попытались затоптать. Но сэр Тристрам успел подобрать с земли надежный свой Redemptor и все тыкал, тыкал им в супротивников, и все попадал, попадал.
Ну, тогда англичане взяли тайм-аут, помолились в кружок, а затем стали рубить и колоть его уже с таким остервенением, будто задолжал он каждому из них по фунту стерлингов. Кое-как отбивался, покуда не пропустил еще один чувствительный удар, на сей раз по шлему. «Эге, – подумал, – так они мне последнюю память отшибут, и тогда peregrinatio просто потеряет смысл». Стараясь не обращать внимания на подначки и пинки, взгромоздился на [коня] и ретировался, оставляя за собой на траве алые ломтики мяса, кои сыпались из прорех в кольчуге.