Приключения англичанина - страница 33
Маша, так ведь не факт, что во всех новеллах говорится о моих прямых предках. Говорится о представителях рода, каковые не обязательно состояли в близком родстве с прямыми моими предками.
Из дневника преводчика
Окна и погасли, и потухли.
Значит, стало и темно, и поздно.
Все отринули штаны и туфли.
На жену поглядывают грозно.
Вот легли в затылок на подушку,
Как солдаты Древнего Египта.
Спи, дружок, и не буди подружку
До утра, до радио, до гимна.
ЕЩЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Однажды дым табачный носился над письменным столом, стучал-стучал будильник, секундная стрелка вертелась как пропеллер, и сидел я, перечитывая тексты отца моего...
И вдруг меня пронзило: да неужто же я для того только и родился, чтобы перевести на русский (не бог весть какой русский, к тому же) эту вот рукопись? Неужто о себе-то, любимом, написать нечего? И если даже действительно нечего, все равно ведь хочется. (Не знаю, почему. Отстаньте.) Одним словом, обида меня взяла: чем я, спрашивается, хуже унылого сэра Эдгара, новеллы удостоенного? Тоже ведь и я представитель рода и не только потомок, но и чей-нибудь предок, – стало быть, имею право на собственное жизнеописание. А что не совершил покуда никаких подвигов (может, и не совершу), ну так пускай моя история послужит примером, как жить не следует, каким быть не надо.
Впрочем, это я, конечно, погорячился: «послужит примером». Не желаю я ни для кого служить примером, просто должен же обнаружиться какой-то смысл в многолетних моих занятиях изящной словесностью...
В общем, понятно, почему я решил заодно с текстами отца записывать на эти страницы свою поэму.
Итак, для разминки представим голубое в три этажа здание родильного дома с гипсовыми амурами и водосточными трубами из чистого серебра.
Напротив здания стоит рыжеволосый мужчина в парусиновой куртке, в парусиновых штанах.
Из окна высовывается моя мама со мною на руках.
«Эмилия! – восклицает мужчина. – Неужели мальчик?»
«Похоже на то!» – восклицает она в ответ.
Кстати, представим и сугубо ленинградскую погодку: иглы влаги, завывание ветра, атлантического по происхождению.
Вероятно, и я завывал, виясь в маминых руках, в струях ветра.
Повторяю: долгое время только и было мне известно об отце, что он умер.
Нет, обнаружив однажды на обложках всех моих учебников чернильные тщательнейшие парусники, мама вздохнула и придумала мне, что папа был штурманом дальнего плавания.
Более ничего не желала придумывать мама, как и сколько ни упрашивал я ее на протяжении детства и отрочества.
А потом перестал упрашивать. Стало не до того. Начались прозрачные ночи и сомнамбулические прогулки по улице Фурманова – взад вперед, взад вперед….
О пламенный пах, о холодные уши и стальные мышцы. Короче, - о, юность.
А потом был абитуриентом, - мямлил, малиновый, мокрый. В английском вообще не волок. Срезался, провалился, засыпался.
У черта на куличках отбывал двухгодичную воинскую повинность - участвовал в развертывании объектов за колючей проволокой. На вышках скучали ровесники в черных тулупчиках с автоматами наперевес.
Это учительница литературы Элла Эммануиловна Аваозова на педсовете (незадолго до выпускных экзаменов) внушила маме, что после школы я просто обязан поступить на филологический факультет. Сам-то я никуда поступать не собирался, считая, что поэту иметь высшее образование как раз таки не обязательно. Однако поддался на уговоры при виде маминых слез.
А плакала мама потому, что, слушая учительницу, на один головокружительный миг как бы очнулась и вспомнила - вспомнила! - судьбу супруга своего, никакого, конечно, не штурмана дальнего плавания.
И пошла с педсовета в слезах.
Но покуда шла, снова заставила себя забыть английское свое прошлое и, спроси ее кто-нибудь в тот момент, чем она расстроена, ответила бы чистосердечно, что – лишь легкомысленным моим нежеланием получать высшее образование.
При виде ее слез я и согласился поступать на филологический.