Приключения англичанина - страница 39

В слезах пробуждался. Спиралось дыхание. Мнилось, что бывал в граде сем! Ведь вот всего лишь мнилось, а уж так тосковалось. Опрашивал пилигримов – пожимали плечами: «Затрудняемся ответить, в каких краях град сей.»

Проникал смысл сновиденья: воображать инакие время и пространство – только мучиться.

Вспомнил о сообщении сэра Виллиама, – голова сызнова закружилась. Остановил коня, слез. Всхлипывал, шмыгал носом. Вот и приблизился конец света. Ужли? Солнечно. Морозно. Ни зарниц в небесах прозрачных, ни трясения почвы под ногами. Бодрый старец в блестящей кольчуге поведал престрашное и поскакал к молодой жене, поскакал вовсе не утешаться, а попросту тешиться.

Вдруг свист искусственного происхождения дошел до слуха. Очнулся от задумчивости. Свист, точно, был художественным. Отметил, что конь, предоставленный самоуправлению, завез его в дебрь. Двинулся на звук чрез кристаллические кустарники. Скоро вышел на поляну. Опаленные мразом грибы чернелись несметно. Посредине пылал костерок. Подле оного на ковре сидели друг напротив друга двое мужей в кожаных одеяниях и в кожаных же колпаках. Один и насвистывал на дудке. В отдалении маялся многоребрый сизый ослик. Еще поодаль семенила по кругу девица, переступая с носка на пятку, откидываясь прегибко или кланяясь пренизко, а то и вертяся волчком. При сем была она плотного сложения, коротконогая, с круглым желтым лицом. Платье туго облегало плоскую грудь, но внизу весьма расширялось. Чрез умышленные прорехи мелькали мускулистые икры. Муж отложил дудку. Девица теперь двигалась без сопроводительного свиста. В тишине чавкали давимые ея стопами грибы. Черные власы развевались.

Сэр Эдгар уже смекнул: «Сии суть странствующие жонглеры!» Подтверждая его догадку, девица вспрыгнула на спину ослика, встала на руки, согнула голые ноги и просунула их под мышками так, что подошвы башмаков вылезли по обе стороны побагровевшего лица. Премерзостный представила собою вид! Не терпел акробатов и лицедеев. Решил удалиться, но тут другой муж заговорил, и сэр Эдгар тотчас заслушался:

«Эх, Володя, ведь я же в молодости был приходским священником. Про обязанности свои тогдашние распространяться не стану, все равно не поймешь, да и не исполнял я обязанности сии надлежащим образом. Был собою пригож и не косноязычен. Грех похваляться, но удовлетворял почти всех женщин селенья (выключая пожилых и уродливых). Поскольку наперсницы мои не притязали на большее, таковым жизнеповедением нимало не совестился. Но вот с некою Эммою, женою кузнеца Джона Смита, вышло у нас иначе: воспылали мы друг к другу действительно страстным чувством и сделались беспечны. Кузнец прознал о наших сношениях. Подстерег меня в роще и при помощи двоих подмастерьев вознамерился проучить. Защищаясь, я в злополучной запальчивости умертвил одного из нападавших. Доныне жалею, что не мужа. Эх, Эмма. На суде ничего другого не оставалось, как отказаться от подданства. А, ты же не ведаешь, как у нас поступают с такими, каков я был, добровольными изгнанцами. По прибытии в порт, ближайший от места преступленья, должен несчастный немедля перебраться на палубу какого-либо готового к выходу в море корабля. Ежели отплытие намечено, допустим, на завтра или даже чрез неделю, приходится изгнанцу ждать, стоя от заката до рассвета по горло в воде, и лишь ночевать позволено ему на скромной береговой кромке. Отвезли меня в порт. На беду штормило. Умолял корабельщиков поднять якоря и парусы. Колебались. В рубище, с крестом деревянным в руках три дни, как прибрежная водоросль, колыхался в ледяном прибое на границе между Альбионом и всем остальным миром. Но хлад волн - ничто в сравнении с ужасом, каковым обнимался. Жить предстояло в чужом каком-нибудь краю, по чужим каким-нибудь законам. Хуже нет, чем сия пограничная ситуация, как обозначают таковое состояние филозофы, коих ты не читывал и вряд ли прочтешь, поколику грамоты не знаешь. С тех пор я довольно скитался, воевал в Испании и ходил с купеческими караванами на Восток, в плену тартарском томился, ведаешь сам, каково в плену тартарском, недаром вместе бежали, а вот пережитое в первые дни изгнанничества никак не избуду. Хуже нет пограничной ситуации, да».