Приключения англичанина - страница 58

И вот когда приобрел пастор Леннокс в лице сэра Александра столь многообещающего сподвижника, то ужасно собой возгордился, ведь совершенно посторонний молодой человек (но со свежим взглядом!) сумел оценить его выдающуюся личность, и стало старику особенно обидно, что ближние продолжают обходиться с ним без надлежащего уважения: дочка достает попреками, внучка – приколами, а от Барнета вообще можно ожидать чего угодно, вплоть до оскорбления действием. И самое скверное заключается в том, что Тимоти способен оказать на юношу дурное влияние, внушить ему, что серьезнейшие вопросы определения национальной идентичности заслуживают лишь саркастической ухмылки.

«Так нет же, не будет этого! – восклицал Леннокс в кругу самых надежных своих единомышленников, сиречь единоверцев. – Не удалось доказать, что Барнет бывший пират, – ладно, с этим позднее разберемся. А пока я вам вот что скажу: уж больно он возомнил о себе! Я так считаю: всяк сверчок должен знать свой шесток. Мы оказали инородцу честь, избрав его трактир местом наших митингов, но ведь можем подыскать и другое заведение, где кормят пускай не так вкусно, но зато и не увидишь этих поганых ухмылочек. Ну чо вы на меня уставились? Конечно, Барнет инородец. Говорит он с очень даже заметным иностранным акцентом, а в состоянии аффекта кричит вообще на каком-то неведомом языке, как тогда, помните, на площади. И вот ежели учесть, что патриотические мероприятия он игнорирует, над чаяниями нашими иронизирует, так ведь и напрашивается вывод: не болеет он душой за судьбы отечества! А почему не болеет? А потому что чужое ему тут все, чужое и чуждое!» – «Но зачем же он тогда живет среди нас? – вопрошали патриоты, не понимая, куда клонит их духовный лидер.– Нешто для того только, чтобы наживаться на пагубном нашем пристрастии к элю и виски? И почему позволяет в своем трактире вести антианглийские разговоры, не сообщает об этом куда следовает? Он же, помимо всего прочего, сержант народной милиции и обязан пресекать агитацию, ведущую к разжиганию межнациональной розни. Однако ничего такого он не пресекает, только единожды за кошек и заступился». «Ну и чо вы удивляетесь? – нарочито удивлялся и сам Леннокс, а потом пояснял терпеливо: – Барнет выполняет задание юдаистов, плетущих сети всемирного заговора…»

Один из патриотов, а именно небезызвестный сочинитель романа о победах скоттов на равнинах Северного полюса, желая потрафить вкусу Леннокса, накатал пиесу, действующими лицами в которой успешно манипулировал хитрый жадный трактирщик. В прологе он произносил следующий монолог:

Немало лет прошло с тех пор, как я,

инстинкту основному повинуясь,

зарезал беспризорного младенца

(вполсыра скушал вместе с потрошками),

был уличен и в Нью-Гейт заключен.

И если б не вмешательство всесильных

сионских мудрецов… Посредник в черном

меня доставил в порт. По договору

я обязался до скончанья дней

здесь, в позабытом Богом Форсинаре,

коварно спаивать наивных скоттов.

Потомственный аристократ, пэр, сэр

и пр., библиофил и меломан,

с лорнетом и хлыстом ценитель женщин, –

кто я теперь? Кабатчик в кабаке!

Из года в год по мере скромных сил

способствую паденью здешних нравов.

Мне скоро семьдесят. Устал вредить,

но отказаться духу не хватает.

Бежать на Континент? Или куда

еще подалее? В одну из Индий?

Но финики везде достанут…

 Пиеса, впрочем, не увидела сцены, влиятельнейшие люди в городе отказались ее спонсировать, их вполне удовлетворяли цены, качество блюд и уровень обслуживания в трактире «Вересковый мед». «Нет-нет, – говорили они, – к Тимоти Барнету, будь он хоть трижды евреец, никаких претензий».

Автор, как обычно, декламировал пиесу за кружкой эля, но, конечно, урывками, лишь в те моменты, когда ничего не подозревающий Тимоти выходил в подсобные помещения, – декламировал и неожиданно нашел отклик в сердцах подавляющего большинства слушателей – оказывается, даже дремучие горцы среди голых своих скал встречали инородцев, да, немногочисленных, да, безобидных, но все равно лучше бы их не было.

Тут, наконец, пригодилась молодежь, застоявшаяся, заматерелая, – собственно, уже и не молодежь, а здоровенные, ни в чем себя не реализовавшие мужики. Был создан добровольческий отряд из самых жестоковыйных и тупоголовых. Хватали всех, кто хоть сколько-нибудь походил на инородца, увозили в дюны, избивали до полусмерти. Доставали из подпола старинные бландербасы, чинили, смазывали, а пули к ним отливали из свинца, который сощипывали с кровель.