Приключения барона Мюнгхаузена - страница 8

Однажды, в бытность мою в Польше, я, охотясь, был застигнут в лесу вечерними сумерками. Беда: ни света Божьего на небе, ни пороху в пороховнице! Повернул я восвояси, как вдруг валит из лесной чащи страшенный медведь с разинутой пастью, и прямо на меня.

Напрасно обшаривал я проворными пальцами свои карманы в надежде нащупать остатки пороха и свинца. Мне попались под руку только два ружейных кремня, которые обыкновенно охотники берут про запас. Схватив один из этих кремней, я со всего размаха швырнул его в разинутую пасть медведя с такой силой и ловкостью, что камешек проскочил в самую глотку.

Не особенно довольный моим угощением, мишка повернул налево кругом, став на четвереньки задом ко мне, чем я и воспользовался, чтобы всадить ему второй кремень с другого конца. Пущенный не менее ловко, камешек не только попал по своему назначению, но в просторном пузе медведя еще и стукнулся что было мочи о первый. Раздался оглушительный треск, сверкнул огонь, и зверя моментально разорвало на части.

Говорят, искусный аргумент a posteriore[1], приведенный кстати, да еще вдобавок столкнувшийся хорошенько с аргументом a priori[2], разносил без остатка с не меньшим успехом иных свирепых ученых и философов с медвежьими повадками. Что же касается меня, то хотя на этот раз я остался здрав и невредим, однако не желал бы проделать вторично такой же штуки или столкнуться опять с медведем, не имея в запасе иных средств обороны.

Впрочем, мне точно было так уж на роду написано, чтобы на меня нападали самые страшные и лютые звери именно в то время, когда я не имел возможности дать им отпор, как будто всякий раз они угадывали мою беззащитность своим звериным чутьем.

Так, в один прекрасный день, охотясь, едва я успел свинтить кремень с моего ружья, чтобы немного наточить его, как вдруг вблизи раздалось медвежье стенание. Оглянулся: на меня идет лохматое чудовище, да так и напирает!

Все, что мог я предпринять для своего спасения, – это поспешно вскарабкаться на ближнее дерево. На беду, влезая, уронил я мой охотничий нож, которым только что орудовал, и теперь мне нечем было закрепить винт ружейного кремня, ходивший ужасно туго. Между тем медведь остановился под деревом, и я должен был ежеминутно ожидать его нападения.

Выбивать искры из своих глаз, как я делал прежде, мне больше не хотелось. Не говоря уже о прочих неудобствах этого приема, я поплатился за него сильнейшей глазной болью, от которой с тех пор так и не смог избавиться. Торчавший стоймя в снегу охотничий нож точно поддразнивал меня с затаенным коварством; я пожирал его глазами, но никакие умиленные взгляды ничем не могли помочь беде. Наконец мелькнула мысль, столь же необыкновенная, сколько и счастливая, а именно: я принялся плевать на рукоятку ножа. На жестоком морозе моя слюна немедленно замерзала, и минуты через две из нее образовалась предлинная ледяная сосулька, доходившая уже до нижних ветвей дерева. Я ухитрился дотянуться до нее рукою и без особенного труда, но с величайшими предосторожностями с помощью такого хрупкого приспособления достал наконец свой нож. Едва мои окоченевшие пальцы успели накрепко завинтить ружейный кремень, как мишка пожаловал уже ко мне с визитом.

«Право, – подумал я, – надо быть медведем, чтобы так удачно выбрать момент».

Вслед за тем с дерева грянул такой приветственный салют в честь дорогого гостя, что тот полетел кувырком и тут же распрощался с жизнью.

В другой раз так же неожиданно бросился на меня огромный волк. Не имея иного средства обороны, я инстинктивным движением засунул ему в разинутую пасть свой кулак и, защищая собственную жизнь, проникал в его горло рукою все глубже, глубже, глубже, пока она почти до самого плеча не погрузилась в волчью утробу.

Но что же делать далее? Не могу сказать, что такое беспомощное положение было мне по душе. Оказаться лицом к лицу с волком! Я думаю, это дело нешуточное. Мы поглядывали один на другого весьма недружелюбно. Стоило мне вытащить из пасти зверя свою руку, и он бы кинулся на меня с удвоенной яростью – это слишком ясно читалось в его горящих глазах. И тогда ухватил я его покрепче за кишки, тряхнул хорошенько, вывернул наизнанку на манер перчатки, кинул наземь – да и был таков.