Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - страница 26

Среди людей, которые приходили ко мне просить право перемещаться в пограничной зоне, был итальянский каменщик, по имени Витторио Каваньетто. Этот человек, как мне показалось, мог бы быть нам полезным. Вначале я спросил его, мог бы он провести несколько маленьких опросов, за которые мы ему соответственно заплатим. Тогда он дал мне ответ, оказавшийся для меня тем же, что заклинание «Сезам, откройся!».

— Я вам искренне расскажу, чем занимался после 1 августа. Именно я создал тут почтовую службу. Я проходил два раза в неделю по деревням, занятыми французами и получал письма, предназначенные для эльзасцев, мужей, отцов, братьев и женихов, которые служат в немецкой армии. Я уносил эти письма в Швейцарию, откуда отправлял их в Германию; солдаты отправляли письма в двойном конверте на адрес хозяина кафе в Б… в Швейцарии, который мне вручала эти ответы. Я каждый раз получал хорошее вознаграждение, и все-все были довольны. Но уже несколько дней это запрещено генералом и я уже боюсь брать эту корреспонденцию, потому что таможенники меня уже обыскивали. В кафе в Б… стоит целая бельевая корзина, полная писем.

Эта корзина не давала мне спать всю следующую ночь. Я знал, что переписка с врагом была строжайше запрещена, и что любое нарушение могло бы иметь далеко идущие последствия. Но действительно я знал еще и другие вещи, связанные с обстоятельствами моей нынешней работы.

Я боролся сам с собой двадцать часов, а потом позвонил Бюшэ.

— Доктор, письма немецких солдат! Сотни писем.

— Строго запрещено совсем недавним приказом по армии.

— Что, и ничего нельзя сделать?

— Ничего на сегодняшний день! Я поговорю об этом, но надо будет подождать некоторое время, пока этот приказ как бы позабудется, не правда ли?

Я притормозил еще на целый день. Но больше уже не мог.

— Черт побери! — воскликнул я, — что это за приказы, вредность которых смягчается со временем, как у микробов!

Дождь лил как из ведра.

— А найдется ли у вас пелерина? — спросил я Каваньетто.

Да, у него был один из этих больших черных плащей, которые зимой носят итальянцы, закидывая полу на плечо, чтобы прикрыть нижнюю часть лица и не вдыхать холодный и влажный от тумана воздух.

— Ну, тогда берите ваш плащ и идите со мной.

Через полчаса мы доехали на машине до наших последних постов; двести метров пешком под дождем и вот граница. Протянутая поперек дороги цепь преграждала проход, и перед этой цепью расхаживал швейцарский ополченец с полной амуницией. Итальянец перешагнул через это заграждение, а я остался по эту сторону. Вскоре он вернулся в сопровождении хозяина кафе, которому я холодно сказал, что недавние приказы отменены и «можно идти туда».

Под своим плащом Витторио был загружен как вьючный осел, но в сопровождении меня к нам не могли прицепиться ни таможенники, ни солдаты территориальных войск. Нам понадобилось совсем мало времени, чтобы вернуться в С…бах и подняться в мой номер.

Вот это урожай! Каваньетто опустошил свои карманы прямо на моем столе. Он все никак не мог закончить, и когда он думал, что больше ничего не осталось, то находил еще и еще. Эти письма накопились за десяток дней.

Не теряя времени, Валери и я приступили к сортировке.

Письма с фронта на столе, остальные на кровати! На первых влажная печать Feldpost[8] такой-то дивизии, такого-то корпуса, такой-то армии. Бюрократический дух немецкой организованности празднует там настоящие оргии; некоторые конверты несут печати бригады, дивизии, корпуса и армии, как тут можно ошибиться? И к тому же отправитель к счастью не забыл написать на обратной стороне свой подробный адрес, например: «Рядовой пехоты Гербер, 2-ая рота, 112-го Саарского полка, 14-го корпуса, zur Zeit im Westen[9].

Это не могло длиться долго, но в начале, конечно, мы смогли поставить точки над «i».

Мое сердце билось все сильнее, пока я лихорадочно бросал эти письма: одни на стол, другие на кровать. Затем я открыл несколько из них, которые показались наиболее интересными. Я не имел никакого права это делать, но я совершил, кажется, это характерное превышение власти. — Да ну! — говорил я сам себе, было бы все же странно считать, что у нас есть право убивать людей как кроликов в кроличьем садке, но нет права читать их письма!