Приключения Конана-варвара - страница 17
– Я предлагаю тебе жизнь, Конан, – сказал Тсота, и в голосе его прозвучала жестокая насмешка.
– А я обещаю тебе смерть, чародей, – прорычал король, и меч, направляемый стальными мускулами и дикой яростью, описал шелестящий полукруг, готовясь развалить колдуна до пояса.
Но когда воины дружно затаили дыхание, Тсота быстро шагнул вперед, пожалуй, даже слишком быстро, потому что глаз не успевал за ним, и просто положил ладонь Конану на предплечье – туда, где бугрились под кожей мускулы, не прикрытые кольчугой, – так, во всяком случае, показалось тем, кто наблюдал за ним. Меч замер в воздухе, а гигант в доспехах тяжко рухнул на землю и застыл в неподвижности. Тсота беззвучно рассмеялся:
– Поднимайте его и не бойтесь – лев втянул свои когти.
Короли подъехали ближе и с благоговейным страхом уставились на поверженного льва. Конан лежал совершенно неподвижно, как мертвый, но глаза его были широко раскрыты, и он смотрел на них с бессильной яростью.
– Что ты с ним сделал? – с содроганием спросил Амальрус.
Вместо ответа Тсота показал перстень необычной формы, который носил на руке. Он свел пальцы вместе, и на внутренней стороне кольца высунулось крошечное стальное острие, похожее на жало змеи.
– Оно смочено в настойке пурпурного лотоса, который растет в болотах Южной Стигии, где живут призраки, – сказал волшебник. – Его прикосновение вызывает временный паралич. Наденьте на него кандалы и уложите в колесницу. Солнце заходит, и нам пора отправляться в Хоршемиш.
Страбонус повернулся к своему генералу Арбанусу.
– Мы возвращаемся в Хоршемиш с ранеными. С нами пойдет эскадрон королевской кавалерии. А вам я приказываю на рассвете выступить к аквилонской границе и осадить город Шамар. Провиантом на марше вас обеспечат офирейцы. Мы присоединимся к вам как можно быстрее, взяв с собой подкрепление.
Итак, вся армия в полном составе – рыцари в доспехах, копейщики, лучники и слуги – стали лагерем на лугу неподалеку от поля боя. А оба короля и колдун, который был сильнее их обоих, вместе взятых, всю ночь напролет скакали к столице Страбонуса. Их сопровождала блистательная дворцовая стража, а замыкала процессию длинная вереница колесниц, на которых везли раненых. В одной из этих колесниц лежал и Конан, король Аквилонии, закованный в кандалы. На губах у него стыла горечь поражения, а в душе полыхала ярость посаженного в клетку тигра.
Яд, обездвиживший его могучие руки и ноги, не парализовал разум короля. Пока колесница, громыхая на ухабах, несла его по дороге, он мысленно вновь и вновь переживал свое поражение. Амальрус прислал к нему эмиссара с просьбой срочно помочь ему в борьбе со Страбонусом, который, по его словам, опустошал и грабил западные области его королевства, клином вдававшиеся между Аквилонией и огромным южным королевством Котх. Он просил выставить всего лишь тысячу рыцарей с самим Конаном во главе, чтобы поднять дух его деморализованного войска. И сейчас Конан мысленно проклинал его на чем свет стоит. В своей щедрости он выставил впятеро больше рыцарей, чем просил монарх-предатель. Он с наилучшими намерениями прибыл в Офир, где обнаружил, что ему противостоит объединенная армия двух якобы противников. Ему оставалось утешаться только тем, что его доблесть и талант полководца ценились настолько высоко, что они выставили против его пяти тысяч рыцарей столь огромную армию.
Красная пелена застлала ему взор; жилы его вздулись от сдерживаемой ярости, а в висках застучали горячие молоточки. Еще ни разу в жизни он не испытывал столь страшного и столь беспомощного гнева. За несколько мгновений перед мысленным взором Конана промелькнула вся его жизнь – панорама смутных образов и теней, олицетворявших его самого в разном обличье: варвара в звериных шкурах; наемника в рогатом шлеме и кольчужной рубашке; корсара на галере, чей острый нос украшала фигура дракона, за которой тянулся кровавый след убийств и грабежей вдоль всего южного побережья; капитана стражи в вороненых доспехах, верхом на черном жеребце, вставшем на дыбы; короля на золотом троне со знаменем над головой, на котором был изображен имперский лев, и толпы придворных на коленях перед ним. Но грохот и рывки колесницы неизменно возвращали его мысли к предательству Амальруса и колдовству Тсоты. Пульсирующие жилы едва не лопались у него на висках, и лишь крики и стоны раненых с других колесниц наполняли его злобным удовлетворением.