Приключения парижанина в Океании - страница 9
— Да, ты прав! Когда в моем кошельке появляются деньги, я никогда не знаю, как ими распорядиться, и потому стараюсь спустить их как можно скорее. Но когда речь заходит о чужих деньгах… При одной мысли, что с ними может что-либо случиться, у меня сердце начинает дрожать как овечий хвост, а голова совсем перестает работать.
— Готов биться об заклад, они нас собираются обворовать. Я прекрасно понял, какую игру ведет этот негодяй.
— Тысяча чертей! Надо же быть таким дураком, как я! Это я во всем виноват! Старый тупица! Безмозглый осел! Вместо того, чтобы болтать языком, как какой-то марселец, мне бы следовало не интересоваться компасом и не говорить об изменении курса, а просто быть начеку и не спускать с них глаз. Тогда этот подлец не решил бы пришвартовать нас здесь, как двух хорошо погулявших на берегу молокососов.
— Ты напрасно коришь себя, дружище, — прервал его Фрике. — Видишь ли, этот трюк давно ими задуман. Уверен, что американец и не думал везти нас на Суматру. Уже в тот день, когда мы сообщили помощнику капитана, куда собираемся доставить наших кули, оба негодяя решили их просто перепродать. Чуть раньше, чуть позже, нас все равно бы связали и заперли в этой каюте. Ты просто ускорил ход событий. Знаешь, что еще пришло мне в голову: этот тип, Бартоломеу ду Монти, тоже приложил здесь руку. Помнишь его слова, сказанные нам напоследок?
— Еще бы не помнить! Как сейчас вижу его словно дегтем измазанную физиономию и омерзительную улыбку! Если я когда-нибудь снова окажусь в Макао, то вытрясу из него душу.
— А пока, — вновь заговорил Фрике, — лежать так не слишком удобно. У меня затекли руки и ноги, мне хотелось бы изменить положение.
— Бедный малыш, — искренне посочувствовал ему боцман, — сразу видно, что ты не привык к такому. Когда я был молод и любил таскаться по кабакам, меня не раз сажали на гауптвахту. С нами тогда обходились сурово, чуть что, заковывали в кандалы или же отправляли на шесть часов сигнальщиком на брам-стеньгу[31]. Надо признать, наш добрый старый флот готовил неплохих моряков… Наберемся терпения. Хорошо еще, что этим проклятым безбожникам не пришла в голову мысль рассадить нас по разным каютам.
Тем временем наступило утро и тусклый свет, проникавший через иллюминатор в каюту, позволил друзьям лучше рассмотреть произошедшие с ними перемены. Оба они были связаны, но не цепями, а крепкими рыболовными снастями, что, впрочем, не сильно облегчало положение пленников.
Настал час завтрака, дверь отворилась, и юный китаец с огромной миской рисовой похлебки, в которой плавали маленькие кусочки мяса, появился на пороге.
— Ого! — воскликнул Фрике. — Вот и завтрак. — Китаеза с его баландой напомнил мне мое первое приключение на берегу реки Огове[32] вместе с доктором Ламперьером, тогда местные чернокожие решили нас сперва откормить, а потом уже съесть.
— Молчать, — приказал по-английски грубый голос, и в проеме двери появилась массивная фигура американского матроса, вооруженного кинжалом.
— Смотри-ка, — проговорил вполголоса Пьер Легаль, — с ним еще часовой. Капитан обращается с нами как с заключенными, находящимися под строгим арестом.
Китайчонок, дрожа всем телом, вошел в каюту, затем, зачерпнув ложкой похлебку, поднес ее к бородатому лицу старого моряка.
— Тысяча чертей! Этот мерзавец, видимо, издевается над нами. Он решил дать мне кормилицу. Мне, Пьеру Легалю, настоящему бретонцу, старому боцману, дипломированному рулевому, плававшему еще на фрегате «Эклер»!
Паренек, решив, вероятно, что Пьер отказывается есть, протянул ложку Фрике, который, поборов отвращение, проглотил несколько ложек похлебки. Китайчонок продолжал кормить Фрике, пока тот, покачав головой, дал понять, что с него довольно.
Снова наступила очередь бретонца.
— Ничего не поделаешь, — пробормотал моряк с комическим смирением, — придется есть.
После окончания этого не очень вкусного, но весьма оригинального по форме завтрака китайчонок уже готов был покинуть каюту, как вдруг старый боцман обратился к часовому на ломаном английском языке:
— Эй, моряк!
Тот, не говоря ни слова, сделал шаг вперед.