Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана - страница 36

— Но почему вахта не подняла тревогу?! — недоуменно воскликнул Дима. — Может, их на судне в этот момент уже не было? И почему на берегу никто не заметил, что тонет корабль, и не принял никаких мер?

— Ну, на последний вопрос ответить в общем-то несложно, — сказал Шура, разливая «Чинзано» по граненым стаканам. — Во-первых, причал, где стоял «Партизан», находился довольно далеко, на отшибе порта. Так что народу там всегда немного. Во-вторых, когда начался шторм, погрузочно-разгрузочные и прочие работы в порту были прекращены, и вся портовая братия ушла в бытовки стучать в домино. (А сам «Партизан», если помнишь, был уже полностью загружен до случившегося). В-третьих, гасли рожектора, а судно, я более чем уверен, затонуло именно тот момент, когда вокруг была кромешная тьма…

Холмов выпил и, закусив куском хлеба, густо намазанным горчицей, продолжил.

— Что касается вахты… Да, здесь было самое слабое вено в цепи рассуждений: никаких логических объяснений их поведению в этой ситуации я найти не мог. Только тогда, когда узнал, что оставшиеся на судне хлопцы не отличаются собой святостью — не дураки выпить и так далее, а главное — что у вахтенного штурмана Нагишкина именно в тот день был день рождения — я стал догадываться, в чем было дело… Шура закурил, помолчал с минуту и негромко, но отчетливо произнес:

— Они просто-напросто выпивали, Вацман, элементарно бухали, отмечая день рождения товарища Нагишкина, который, скорее всего, и организовал это мероприятие. Условия идеальные: начальства нет и вернется не скоро, да и наверняка само под банкой, принюхиваться не будет. Команды тоже нет, заложить некому. Они подняли трап, закрылись в каюте и пропили все: штормовое предупреждение, и обрыв вартовых, и удар…

— Почему же они ничего не стали делать, чтобы спасти судно? — недоверчиво спросил Дима. — И почему ушли, никому ничего не сказав?

— Дальше было вот что, — объяснил Холмов, стряхивая пепел на пол. — Как я уже говорил, судно тонуло очень быстро. Поэтому единственное, что, очухавшись, успели сделать вахтенные — это сломя голову покинуть тонущий корабль, перебравшись на берег по носовым швартовым. Увидев грустную картину пускания родным судном пузырей, все четверо моментально сообразили, что орден Ленина им за это дело вряд ли дадут и что тут дело пахнет даже не увольнением, а судом. Отвести от себя вину не представлялось никакой возможности, скрыть — только на короткое время, отцепив и бросив в воду носовые швартовы. (Что они, кстати, и сделали, и объяснить этот бессмысленный поступок иначе как сильнейшей растерянностью я не могу). И, когда все было кончено, они сделали то, что обычно и делают в подобном положении простые советские мужики: пошли домой к тому, кто живет ближе всех, и напились с горя, отчаяния и безысходности до потери памяти…

Шура поднялся с кровати и, засунув руки в карманы, неторопливо подошел к окну. На улице свистел ветер, кружа сыпавшиеся из темных туч мелкие белые хлопья. Тучи висели так низко, что казалось, залезть на крышу — и ты достанешь их рукой.

— Как, однако, рано в этом году пришла зима… — задумчиво пробормотал Шура и, обернувшись к Диме, закончил. — Ну, а все остальное, как я уже и говорил, — роковая цепь случайностей и совпадений. Боновый, разговор гещи Сисяева с Федько, а самое главное — эпизод с медикаментами. Если бы капитану не заморочили голову этими наркотиками и рассказами о где-то, когда-то якобы украденных судах, то убежден, что он и сам довольно скоро бы сообразил, где находится его родимый «Биробиджанский партизан». А так он сразу заквохтал, как ошалелая курица: «Пароход сперли, пароход сперли!»…

Холмов хлопнул себя ладонью по ляжке и громко, раскатисто захохотал. Дима засмеялся вместе с ним. Так закончилось это необычайное происшествие в одесском порту. Осталось добавить лишь несколько слов. Официальное следствие полностью подтвердило правоту рассуждений Холмова. «Биробиджанский партизан» подняли быстро и тут же отправили на слом: латать его было невыгодно. Дабы не поднимать излишнего шума и не привлекать к этой истории повышенного внимания, вахтенных судить не стали, а просто выгналииз пароходства с «волчьими билетами». При этом им было настоятельно рекомендовано держать язык зазубами. Степана Григорьевича перевели в портофлот, капитаном пригородного катера. Помполит устроился в отдел кадров пароходства, инспектором. Что же касается Кисловского, то вскоре он пошел на повышение и стал зам. зав. одного из отделов УКГБ по Одесской области. Вообще, эта история особого внимания одесского обывателя не привлекла. Как того, собственно, и добивалось руководство ЧМП.