Наутро перед стартом нас никто не провожает. Я отстегиваю дрона от пояса, подбрасываю в небо, делаю несколько удачных кадров. Поднимаюсь по ступенькам в ракету, закрываю люк. Сажусь слева, справа сажаю Грега, а по центру — единственного настоящего космонавта, нелепую антропоморфную фигуру с тонкими металлическими пальцами. Робот Петр знает, что делать. Он проверяет системы корабля, а потом нажимает большую красную кнопку и велит пристегнуться как следует. Двигатели ревят, за окном иллюминатора я вижу поднятую ими пыль, мы ждем пару мгновений, и ракета вдруг отрывается от земли и медленно поднимается вверх.
Над городом поднимаются все три тысячи тонн ракеты, и почти все — чистый водород.
Мы поднимаемся выше стен дамбы, выше дурацкой высотки, обложенной красным кремлевским кирпичом, но все еще чуть ниже птиц, когда лампы на пульте управления начинают беспорядочно моргать, а робот дергает глазом и застывает, как сломанная кукла. Что-то щелкает, взрывается, меня вдруг вдавливает в кресло, и корабль резко начинает набирать высоту, но идет не ровно вверх, а вверх и вправо.
Я смотрю в иллюминатор и вижу, как пылающая ракета, только что выплюнувшая нас в последнем приступе разума, огненным дождем падает на город. Она поливает Атомбург равномерно, расчетливо, не пропуская ни кусочка. Город тает под этим дождем, он пылает в кольце бетонных стен как гигантский адский котел. А потом дым от пожаров застилает обзор, и я ничего не вижу до тех самых пор, пока парашюты не опускают спасательную капсулу в спокойные морские воды, а Грег не утирает с моего лица слезы.
— Хорошо ёбнуло, — говорит юный викинг. — Громко.
И ржет, сука.
Я вскидываю руку, режу ему горло серебряным амулетом, а потом режу вены себе и чертовой джульеттой оседаю на пол, лицом — прямо в пятно очень старой крови из совсем другой жизни.