Принцесса Иляна - страница 17
— Благодарю, тётушка, — скромно ответила Илона, а Эржебет всё продолжала говорить:
— То ли ещё будет. Подожди немного, моя девочка. Вот вернётся к нам мой Матьяш и станет королём. И тогда у нас появится много денег. Это ничего, что сейчас мы стеснены в средствах и еле-еле наскребли, чтобы заплатить выкуп за Матьяша. Шестьдесят тысяч — немаленькая сумма, но её стоило отдать, а когда мой Матьяш станет королём, у нас будет больше, гораздо больше, и мы сошьём тебе много красивых платьев. Ты ведь хочешь, чтобы у тебя были наряды?
— Тётушка, мне хорошо и так, — ответила Илона, но тётя Эржебет возразила:
— Ты просто не знаешь, что такое иметь много платьев, моя милая. Ты уж прости меня, но я знаю, как ты жила. Твой отец не имеет больших доходов, и он не достаточно ловок, чтобы восполнить это за счёт военной добычи. Не смотри на меня так. Твой отец — мой младший брат, и потому я имею право говорить о нём то, что думаю. Он не достаточно ловкий человек, но это обернулось ему на пользу, ведь он не успел выдать тебя замуж. Поэтому ты сможешь помочь моему Матьяшу и получишь то, чего достойна — богатую свадьбу с очень знатным женихом. У тебя будет много платьев, и ты увидишь, как это хорошо.
Илона хотела ответить, что предпочла бы вернуться домой и выйти замуж за прежнего жениха, а не за нового, но она знала — так говорить нельзя. Липтовские Понграцы уже дали свою часть денег для выкупа за Матьяша, сделка состоялась, и теперь семье Силадьи следовало исполнить свою часть обязательств.
Каждое слово тёти лишь подтверждало неизбежность предстоящего брака. Например, в одно из воскресений, когда Илона вместе с матерью и тётей, как обычно, пошла на мессу в собор Божьей Матери на главной площади Верхнего города, тётя улыбнулась и спросила:
— А ты знаешь, моя милая, что в этой церкви состоится твоё бракосочетание?
Ах, совсем не так представляла себе Илона ту церковь, в которую войдёт невестой, а выйдет — замужней. Думалось, что это будет небольшая церковь в городке в Эрдели, а не огромный собор, чьи крестовые стрельчатые своды поднимались невообразимо высоко и почти скрывались в полумраке, который царил наверху.
Лишь во время ночной рождественской службы вся церковь осветилась множеством свечей, и Илона, стоя вместе со всеми в толпе молящихся, немного повеселела.
После Рождества племянница уже почти смирилась со своей судьбой, так внезапно изменившейся, и теперь охотнее прислушивалась к словам тёти, рассуждавшей о политических делах.
В конце января Илона вместе с ней и с матерью стояла на городской стене, наблюдая, как внизу, на льду замёрзшего Дуная собирается толпа людей. И вдруг вся эта толпа хором закричала:
— Матьяша на трон! Матьяша! Да здравствует король Матьяш!
Это были те самые пятнадцать тысяч воинов, минувшей весной собранные в землях Силадьи и Гуньяди. Когда стало ясно, что воевать не с кем, Михай Силадьи отпустил этих людей по домам, но когда из Праги пришла весть, что венгерский трон нежданно освободился, эти люди получили приказ снова явиться к стенам Буды, и теперь стало ясно, зачем.
— Матьяша в короли! — кричало войско, стоя на льду Дуная, а на крепостной стене уже собралось множество жителей Буды.
Некоторые из зрителей начали вторить войску:
— Правильно! Матьяша на трон! Матьяша! — а войско будто отвечало им:
— Матьяша!
Толпа на стене ещё больше взбудоражилась, зашумела, послышался весёлый одобрительный смех.
— Матьяша! — кричала люди на городской стене.
— Матьяша! — отвечали воины на льду реки.
Раскатистые крики вояк, стоявших посреди замёрзшего Дуная, легко долетали до Верхнего города и в том числе до окон королевского дворца, где как раз заседало Государственное собрание, состоявшее из баронов и более крупных землевладельцев. Они должны были выбрать себе нового короля, а толпа под окнами дворца прямо подсказывала, кого надо выбрать.
— Теперь уже скоро, — сказала тётя Эржебет, задумчиво улыбаясь. — Теперь скоро, — повторила она и направилась в свой дом ждать новостей об исходе заседания, а родственниц пригласила следовать за ней.
Ждать известий пришлось до самого вечера, и чем дольше длилось ожидание, тем больше волновалась тётя, а ведь сама не раз говорила, что всё уже и так решено. Её беспокойство почти не проявлялось. Просто она, сидя в резном кресле возле изразцовой печи, час от часу становилась всё более молчаливой, а когда за окнами уже начало темнеть, и челядь принесла в комнату зажжённые свечи, Эржебет проворчала: