Природа сенсаций - страница 15

стр.


— Поедем-ка. Или ты остаешься?


И мы тихо ушли, не простившись ни с кем, кроме хозяина, о котором я мало что знал.


За свежевыстроенными протяженными корпусами открылось шоссе. У светофора с нисходящим звуком тормозили машины.


Невдалеке слышна была и видна железная дорога.

— Поедем на электричке, — сказал я.


Мы поднялись на пустой, по-железнодорожному плохо освещенный перрон. Крашено все вокруг было суриком и охрой.


Мы не успели подождать, поскучать, переглянуться; сразу поехали. Поезд двигался по насыпи, и разверзались под нею длинные ряды фонарей, и под ними на крышах и плоскостях лежали блики. Часто шли остановки — все похожие платформы, но на каждой следующей свет был тусклей и тоскливей, не от ламп исходил, а в них втягивался. Сутулые люди ждали на темных скамьях.


Я все старался разглядеть свое отражение в окне, но оно размывалось, сбивалось.


— Кто, — спросил я, — был тот человек, с которым ты сегодня выходила из дому?


— Ты, — сказала Марина.


— Нет, раньше. Часа в три.


— С чего ты взял?


— Я видел. Он уехал на машине цвета плесени.


— У тебя что-то с головой. Я не знаю такого цвета.


Вагон покачивало, поезд въехал на мост, двигался над улицами, внутри которых текли огоньки машин. Вокруг были дома и окна. Город выглядел оживленно.


— Я видел, — подумал, а потом и повторил я.


Над вокзалом горели сизые буквы: «МОСКВА».


Через площадь мчались, сквозя меж такси, мотоциклисты.


— Завидую, — сказал я.


— Чему?


— Как же… Мотоциклисты мчатся… Им сам черт не брат. Ночью пьют на вокзалах кофе. Мотоцикл им как дом.


— Так купи мотоцикл.


Мы шли к Садовому кольцу, по улицам с ветвящимся и путаным движением, переходить их было трудно. Шли мимо и между двух близкостоящих высотных домов. Окна светились разными цветами, и разными цветами мигали светофоры и машины, лениво начиналась ночь.


— Не надо думать обо мне плохо, — сказала Марина.


Просто попросила об этом.


— Я стараюсь ни о ком не думать плохо, — сказал я.


— Я знаю.


— Зачем же? Всем трудно…


У меня развязался шнурок, я остановился и нагнулся и смотрел, как Марина уходит. Розовая широкая кофта ее светилась.


Взлетали и пропадали в высоте стены, воздух был плотный и усталый после жаркого дня, и Марина двигалась, будто не удаляясь вовсе, как, например, на флагштоке флаг.


В переулке около ее подъезда стояло такси. Из машины вышли двое — женщина в белом пальто и высокий старик с тростью.


Марина обернулась и быстро, негромко сказала:


— Это мои родители.


И побежала к ним.


Они были старые, совсем старые, ее мать и отец. И понятно было то именно, что, когда их не станет, Марина еще будет такой же, как теперь, молодой; только кто тогда будет с нею рядом?


Я отошел в сторону, из тени и темноты смотрел, как Марина целует их, подхватывает сумки, и вот — они проходят в подъезд, и отъезжает машина.


Я иду по Кировской; вот — ночь, политы мостовые.


Есть планы, расчеты, возможности — и есть бульвары, монастыри, влажные улицы, и есть другие огни. Колесо вращается, и есть у него некое осевое биение.


Теперь не надо бы больше звонить Марине, не надо бы встречаться с нею никогда — ну хоть чтоб закончить на хорошей ноте. Но не звонить и не встречаться нельзя. И я не хочу выяснять, почему это так.

ПРИРОДА СЕНСАЦИЙ

Он говорит, что видит воздух; говорит, что в нем видит потоки и нити — вот если разбить яйцо, вылить его в кастрюлю с кипящей водой… образуются белковые облачка, желтковые крошки, это и будет похоже на воздух.


Смысла метафоры я не чувствую и говорю ему:


— Наверное, но я что-то…


— Нет, — перебивает он, — я не об атмосферном воздухе, а о таком, который между людьми.


— Каждый может сказать что-нибудь подобное. Я не вижу, чем твое сравнение лучше любого другого. Что оно вырывает из бессмыслицы, какую новость мира?


Он легко соглашается:


— Да, ты прав…


Мы сидим на веранде, распахнуты окна в частых переплетах. Здесь кроме нас случайная мебель и сто кактусов на полках у бревенчатой стены. Дом в два этажа, на первом спит бабушка, на втором — Наташа, которой все надоело. Бабушка час назад обыграла нас в преферанс — подчистую, в манере старых мастеров.


Человек в очках напротив меня, мой ровесник, но какой-то полумальчик, курит и смотрит в черный сад.