Природа сенсаций - страница 22
— Дорогая вещь? — спросил сержант.
— Мне не нравится, — сказала Любовь Степановна. — А это автопортрет Рафаэля.
— Певца? — спросил сержант. — А что-то он одет так странно?
— Художника, — вздохнула Любовь Степановна. — Он нарисовал Аполлона. Гомосексуалист был. И умер на ложе любви.
— Как это? — изумился сержант. — С мужиком?
— Почему? — грустно сказала Любовь Степановна. — С женщиной.
— Прямо когда жил с ней? Умер?
— Ну, говорят так! — сказала Любовь Степановна то ли раздраженно, то ли с беспокойством.
Что еще остается мне добавить? Разумеется, у Озириса в мыслях не было вызывать своими действиями взаимную любовь двух совершенно чуждых ему существ.
Дальнейшая судьба его сложилась так: он эмигрировал. Озирис сам себя продал на Птичьем рынке одному сильно пьющему иностранцу, в тот момент находившемуся у нас в ранге посла, вскоре после чего оба уехали за рубеж. Говорили, что Озирис живет сейчас в Гвадалахаре, имеет великолепные часы.
Сержант и Любовь встречаются регулярно, чаще всего в той самой квартире, которую все же пришлось вскрыть ломиком, а затем врезать новый замок. Но ключи у них есть, печати тоже под рукой, так что стесняться не приходится.
3. Зубы из слоновой кости
Читатель! Что вызывает жизнь?
Вышеприведенные две — а может, и больше — истории рассказаны, дабы ответить на этот вопрос.
Так вот, жизнь вызывается слиянием клеток и дальнейшей непростой и нелегкой, но известной процедурой. Ей предшествуют события того же сорта, что и описанные в предыдущих частях.
Итак, слияние вызывает жизнь будущую, но также и текущую, и прошедшую. Это мощный мотор! Он в каждом из нас.
Но вот, вообразим ткань наших дней. И выдернем одну нить, любую, наугад, наудачу. Увидим: есть в каждом из сюжетов — а их во всякой жизни развивается одновременно множество (и все, мы помним, ведут к слиянию) — что-то как бы не из той оперы, что-то углом торчащее, вроде культуриста или попугая.
Разберитесь в своей жизни. Оглянитесь на пройденную дорогу! Вы увидите по обочинам неожиданные предметы!
Я, например. Случилось такое: полюбил женщину. Полюбил преимущественно за улыбку, ну и за некоторые еще детали. Но проходит год, другой — я узнаю: зубы у нее из слоновой кости. А ведь улыбку делают улыбкой зубы. Значит, люблю за слоновую кость? И безвестный слон сыграл огромную роль в моей судьбе.
Если же представить неизвестные, неопознанные вещи, события, случившиеся поблизости, но вне нашего поля зрения, — ведь и следы потаенные ими оставлены. Кто, по зову каких маяков свернул с тропы за мгновение до нашего на ней появления?
На дереве выросло сто ветвей. Почему не выросла сто первая? Потому что собака пометила дерево сто раз, внеся сто порций удобрения в почву, а на сто первый раз ее позвал хозяин.
Зачем же?
Да чтобы сказать случайной знакомой:
— Вот мой Рекс.
Мервилино Стронцо пишет: «Человек немногое может охватить своим, условно говоря, мысленным взором в каждый данный момент. Сколько же? Ответ ясен и подтвержден многовековой практикой книгопечатания, а в последние годы — развитием телевидения и электроники, — одну страницу текста. С ее размерами сопоставимы и размеры экрана… Любопытно вообразить, что было бы, если бы наши органы чувств воспринимали информацию иными порциями: в пол, допустим, страницы или в три. Иным был бы мир…»
Все так, и можно только подозревать, отчего поставлен этот, а не иной предел: какая-нибудь допотопная собачка лишний раз не помочилась на то дерево, под которым нежились наши пращуры.
И вот, я стою на улице, случайный прохожий, и вижу, как улетают автомобили в тоннель под Садовым кольцом. Я вижу десятки и сотни лиц, и кажется мне: люди напрасно привыкли скрывать свои знания от самих себя.
ДМИТРОВКА, ВАРИАНТ
О чем думал Дмитрий Досталь, двадцатисемилетний филолог, в дороге? В недлинной дороге: от «Кузьминок» до «Новослободской», далее на автобусе. Сказать — о структурализме? Нет, об этом не думал. И филолог ли? Учитель, бежавший от учеников.
Досталь уволился из школы: по счастью, устроился в Лингвистический институт, но и если б не это счастье, все равно б уволился. Из полутораста школьников, обучавшихся у Досталя, литературу любили двое: мальчик и девочка, странные, неухоженные, в залоснившихся формах. Остальные сто сорок восемь тяготели к музыке «диско». Что было делать?