Присяга - страница 22

В своем дневнике он запишет: «Последние годы я работаю над каждой ролью, отдавая ей всего себя так, будто это мой последний фильм». Именно в эти годы ему присвоили звание народного артиста Казахской ССР, а на V Всесоюзном кинофестивале в Тбилиси наградили специальным призом за исполнение роли Сырлыбая в фильме «Кыз-Жибек».

Эту роль он получил не сразу.

Фильм ставил Ходжиков. Он приходил вечерами, рассказывал, как идет подготовка к съемкам картины по сценарию Габита Мусрепова, который позволял воссоздать в народной кинодраме не пепел, а живой огонь истории. Зараженный его энтузиазмом, Кененбай сказал, что хотел бы сыграть роль Сырлыбая. Сказал — и осекся, увидев, как вытянулось лицо Ходжикова.

Сузив глаза, тот молча потянулся к пачке «Беломора». Он еще курил тогда, Султан Ходжиков. Это было еще до того, когда сердечный приступ свалил его на несколько месяцев и Кененбай в инвалидной своей автомашине ночи напролет дежурил под окнами больницы...

Ушел Ходжиков, не сказав ни слова. Приподнявшись на локте, Кененбай видел в окне, как прямо, сохраняя военную выправку, с лицом сумрачным и решительным шел по ночной улице бывший командир батальона, гвардии капитан запаса Ходжиков, и старые алма-атинские тополя стояли вдоль его пути, словно солдаты перед боем в накинутых зеленых плащ-палатках.

...На заседании художественного совета студии «Казахфильм» я не был. Я видел пленку, крохотный ролик с актерскими кинопробами и потому без труда могу представить, что же происходило в рабочем зале студии, когда утверждались исполнители ролей в «Кыз-Жибек».

В зале царствовала настороженность. Никто не сомневался в драматическом таланте Кожабекова, ему сочувствовали, его ценили. Но отдать ему роль Сырлыбая?.. Отец шелковой девушки должен быть все время в движении, среди своих соплеменников, верхом на коне. Режиссер-постановщик Ходжиков, видимо, ошибся. Его надо поправить, поспорить с ним, если на то пошло... Погас свет, вспыхнул экран. В полнейшей тишине вдруг кто-то вскрикнул. В зале сидели люди, для которых кинематограф был профессией. Они знали все о технике кино, о комбинированной съемке, они понимали, что это кинотрюк, не больше и все-таки они смотрели на экран и не верили своим глазам.

Это было похоже на чудо. Кененбай в гриме седого старца взглянул с экрана, да так, словно хотел заглянуть кому-то в душу. Губы его беззвучно шевельнулись, он повернулся спиной к зрителям и... встал.

Он встал, этот распятый в железном кресле и не сломленный человек. Он встал! И, легко ступая, пошел по земле.

Мольберт с подрамником стоит у окна, в светлом углу. На подрамник туго, без единой морщинки натянут белый холст. Тронь его, кажется, кистью — и холст отзовется негромким звуком.

А вокруг холста в большой нескладной комнате, приспособленной под мастерскую из обычной разгороженной квартиры, живет веселый и пестрый мир.

Под потолком на ниточке качается рыба из малиновой прозрачной пленки. Перед ней на стене сереют гипсовые маски. Горделиво высится антикварная лампа, но ее круглый абажур лихо унизан значками. Старинный письменный стол с гнутыми ножками сплошь завален книгами, обрезками ватмана, искрошенной пастелью, карандашами. Привлекают взор тончайшие акварели, забранные в простенькие рамки. Между ними в простенках солидно поблескивают большие позолоченные медали, а в хороводе стеклянных хрупких безделушек на подоконнике разлеглись новые лапти, скрепленные светло-желтой тесемочкой из лыка. Все эти вещи собирались, видно, для души. Они словно имеют какой-то тайный знак и соседствуют друг с другом в той неповторимой гармонии, которую принято называть артистическим беспорядком.

Смешная рыба под потолком тихонько колышется, ныряя головой. Как будто художник вышел из мастерской на минуту, оставив зримый свой след. Он словно вернется через мгновение, в сильных пальцах привычно и цепко зажмет карандаш с толстым грифелем или подойдет к окну и замрет перед белым холстом, погружаясь в тягостные сомнения.

Он без памяти любил свою мастерскую, заповедный рабочий свой дом. Однако вход посторонним сюда не был заказан.