Присяга - страница 34

По дороге бредут восемь безоружных и раненых бойцов. Их окружает чуть ли не целый конный взвод полевой жандармерии. Не для одного солдата вермахта первые метры похода на Восток стали последними. Они задумались, эти конные фельджандармы, они глядят исподлобья, будто ощупывая взглядами и прикидывая в уме, сколько же сил еще таится у этих людей, взятых в плен, но не побежденных. Не побежденных!

Потому так выразительны их лица, полные скорбного достоинства. Идут они, теснясь плечом к плечу, и впереди, поддерживая щупленького, оплетенного бинтами красноармейца, идет младший командир. Под недобрыми взглядами солдат в стальных касках он словно бы чувствует себя по-прежнему в ответе за этих парней, стриженных под машинку, за своих бойцов первого года службы. Куда же ведет их лесной проселок? На пыльный плац, откуда ближайшей ночью, забросав шинелями колючую проволоку, кинутся они в побег, и потом в степях Украины, в белорусском Полесье будет греметь о них партизанская слава? Или на том же плацу ударит коротко автомат эсэсовца, и припадет к земле, в последний раз дрогнет истерзанное ранами, измученное голодом юное тело? А может быть, отсюда, с этой вязкой лесной дороги, истолченной конскими копытами, начинается их крестный путь на Голгофу через Освенцим и Бухенвальд?

Впервые увидев на фотографии этих молодых ребят в гимнастерках с петлицами, я подумал о нашей соседке по дому в подмосковном поселке Ильинское, бывшей учительнице русского языка Татьяне Кирилловне Брюховецкой. Лет пять назад ее не стало. А прежде, бывая изредка в Ильинском, я встречал ее в узком проулке, где пахло повялыми грибами и за штакетником, на старых дачных участках привольно, как в лесу, стояли сосны. Трудно доживала она свой век. Расспросив обстоятельно о здоровье и о работе, она суетливо поправляла ломкие седые локоны под шалью из черного гипюра и напоследок спрашивала, заглядывая в глаза:

— А моего Веню ты помнишь?

Ее сын погиб в сорок первом году. И она, старая одинокая женщина, видимо, томилась душой, тосковала втихомолку, страшась мысли о том, что после нее не останется на земле человека, который бы помнил о ее сыне. Помнил и знал, что был он коренаст, светловолос, с прямым взглядом голубых глаз, что любил клюквенный кисель, играл в футбол за люберецкий «Сельмаш» и над верхней губой у него сидела золотистая, как ячменное зерно, родинка.

В Красную Армию, на действительную службу Веню и его товарищей провожали перед самой войной. Прощались с ними у бревенчатого здания поселкового Совета, окрашенного в светлую охру.

Призывники были нарядны. При галстуках, с новыми чемоданами и все как один в кепках с большими козырьками. Кепки просторно сидели на стриженых головах и сползали ежеминутно на уши. Почти у всех на пиджаках серебристо поблескивали значки ГТО второй ступени. В то время, скупое на награды, эти значки носили, как ордена. Было много народа. Не переставая, играл баян. Пели песни: про Катюшу, «Если завтра война...» и про то, что широка страна моя родная и нет для нас ни черных, ни цветных.

Было весело, только глаза у матерей, когда двинулись все к платформе, вдруг стали мокрыми. И, забравшись уже в электричку, Веня высунулся в окно и подмигнул, помахав мне рукой и как бы намекая на известное нам обоим дело. За пару лет перед этим мы с одним другом младшего школьного возраста намыслили бежать в Испанию, но были пойманы той же ночью.

На другой день, повстречав Веню на берегу Пехорки, сонной речушки, заросшей желтыми купавами, я понял, что побег не остался тайной для соседей. Не говоря худого слова, Веня плотно ухватил курчавенький вихор и дернул его так, что искры посыпались из глаз. Прикидывая, как бы ловчее удариться в рев, я вдруг почувствовал, что рука его смягчилась. Осторожно, с неумелой ласковостью скользила она по волосам, словно водило этой рукой робко проглянувшее отцовское чувство. И он сказал негромко:

— Ничего, ничего...

Голубые глаза его сузились, потемнели. Он глядел за Пехорку, где на взгорье в блеске тихого солнечного утра стояло большое село и оранжевыми огнями горели окна в избах, где вдали над Москвой-рекой висел ажурный мост, будто связанный из тонкой сизой проволоки, и широкой волной, темно синея, скатывались за горизонт леса, но казалось, что глядел он еще дальше. Там, далеко-далеко, словно виделись ему дымное небо Испании, расколотые снарядами деревья в Каса дель Кампо, баррикады на улицах Университетского городка, плакаты с надписью: «Но пасаран!»