Притчи - страница 18

— Скоро все будет хорошо, — сказала водоросль, — ибо я слышу, как с ревом и плеском приближается мой бывший муж. Луна скрылась за темными тучами, и поднимается ветер, который пригонит мужа сюда быстрее и раздует его бурный нрав.

— Я бы лучше предпочел соседство коробочки для чая, жены дверной ручки, — пробормотали часы, побледнев против собственного желания. И тут, забыв об обещании и в стремлении пробить час, они, на свою беду, громко прокуковали.

Едва этот злополучный призыв был услышан, первая приливная волна обрушилась на парочку. Водоросль сделалась влажной и довольной, оставила часы и проворно ускользнула прочь. Набежала следующая волна и с яростным победным ревом швырнула часы о камень, так что они разлетелись на куски.

В затерянном уголке Мэддерской пустоши, в нескольких милях от ближайшего жилья, обитал некогда разумный осел.

Осел этот никогда не был в услужении у человека. Еще осленком он вырвался из неволи, — так давно, что ничего от этого события не осталось в его памяти, — хотя, возможно, убегая от хозяйки, миссис Клото, и перепрыгивая через небольшую канавку, он всего лишь хотел оставить мир и зажить в уединении. Однако это мудрое желание он вскоре перерос, ибо помнил теперь лишь то, что от века бродил по этой пустоши, пощипывая чертополох, и, судя по всему, появился здесь из ничего и ниоткуда.

На этой пустоши — красивой и просторной, заросшей там вереском, а тут — утесником и зарослями ивняка, где росянка охотилась на мушек, а бекас, обуреваемый любовным желанием, хлопал крыльями в вышине, осел в своих скитаниях набрел на заброшенный сад, в котором когда-то давно обитал набожный отшельник.

Вокруг сада была возведена грубая ограда, или, скорее, вал из торфа, окружавший участок зеленой муравы размером примерно в акр, с проемом для входа, который был обрамлен подобием ворот.

В центре участка стояла глиняная лачуга, кое-где обвалившаяся, но все еще способная послужить укрытием от западных ветров, которые частенько налетали с моря и с ревом проносились над открытой пустошью.

Осел, избравший этот приют своим домом, обладал смиренным умом. Никогда в жизни не смущали его ни гордыня, ни срамное желание. Он был мерином, тихим и спокойным в общении, безобидным и кротким в мыслях, не желающим ничего, кроме своего подножного корма. Не будучи убежден в обратном, он воображал, что в мире есть лишь он один и никого, кроме него. И даже если некая фигура появлялась на пустоши — одинокая корова или молчаливый торфорез, — осел принимал их за большие, необычные пучки чертополоха, занесенные в эти края необузданными ветрами.

Сей умиротворенный осел не нуждался в спутниках, ибо был совершенно самодостаточен, — жил на свой страх и риск, поворачивал, особенно не задумываясь, то тем, то этим путем и никогда не желал быть более того, чем он был, — простым ослом. Времени для него не существовало, и тысяча лет — если бы он сумел прожить так долго — была бы для него что один день.

Всю ночь напролет он отдыхал на мягкой подстилке из папоротника, оставленную отшельником в лачуге.

Там, в уюте и безопасности, осел наслаждался божественнейшей умиротворенностью, а когда наставало утро, он потягивался, вставал и, помахивая коротким хвостиком, когда одолевали мухи, отправлялся туда, где трава и чертополох обещали скорое услаждение.

Осел был совершенно беспорочен; он был по ту сторону добра или зла — ибо эти понятия настолько в нем перемешались, что по закону равновесия стали одним целым. Ничто не могло потревожить покой, уют, удобство этого доброго создания, которое можно было назвать «Ослом, не имеющим желаний».

Отшельник, живший в саду до этого, не оставил по себе никакой памяти, и жителям Мэддера — деревни в трех милях отсюда — было нечего о нем рассказать. Некоторые даже сомневались в самом факте того, что какой-либо отшельник когда-либо обитал на пустоши, ибо когда он там жил — если жил вообще когда-нибудь, — он не вызвал ни единого скандала, который по праву выделил бы ему уголок в человеческой памяти.

Он никогда не проповедовал на деревенском лугу — а если бы это произошло, то это бы наверняка кто-нибудь заметил, — и никогда не пробирался в Мэддер лунной ночью, чтобы высмотреть девицу. Поскольку он был добр, не было нужды его помнить, так что многие говорили, что осел был первым жильцом заброшенного сада. Однако существовал отшельник или нет, осел владел всем, что обычно ослу необходимо, и владел единолично.