Прививка от невежества - страница 15

Лягушата покинули меня. Не предали, а покинули. “Так нужно, — думал я, заливаясь своим уже не детским горем. — Да, значит так надо.” И я озлобился на людей. Бесстрашно и жестоко. Общаться не хотелось ни с кем. Все короткое лето было в моем полном распоряжении.

Оказывается, есть дикие цветы, а не только “Мадам Самье” и белые хризантемы. На цветах огромное количество жизней. Есть деревья и травы, есть мудрые жуки, с важными усами и сильным, кусучим ртом. Есть змеи и лягушки, кричащие и красиво поющие птицы. Есть тайный мир, не книжный, а живой. Как поздно я узнал об этом! Я наблюдал за незнакомым и таинственным миром, впитывая его в себя каждой клеточкой тела, всей душой.

Оказывается, есть чудеса. Дворняжка, охранявшая лагерь, виляла хвостом, испуганно облизывая мне руки, а ведь я не сделал ей ничего — ни хорошего, ни плохого. Жук, которого я усердно пытался напугать — дул на него, засыпал песком, сшибал пальцем, все равно не убегал, вырывался, когда я отпускал его, и катил дальше свой тяжелый навозный шар. “Кто же умнее? — думал я. — И в чем заключается разум? Для чего собака мне лижет руки? Для чего жук катит свой шар?”

Глядя на голубой мир, я понял: меня обманывали все — и взрослые и дети. И я их миру объявил бессмысленную войну.

Добро и зло родились в даосской легенде, которую рассказал мне Фу Шин, доброй, наивной и простой, как все главное в этом мире.

Старый монах прошел все испытания молитвами, дыханием, голодом и холодом. Он считал, что победил демонов и решил в своей жизни совершить последнее. Собрав благовония и взяв маленькое изваяние своего Будды, он пошел к самому дальнему и высокому, священному монастырю древности. Фигурка Будды давно стала с ним единым. Путь был тяжелый, все время вверх. И вот наконец священное место. Из последних сил пройден коридор. Вот она — священная стена. Монах выбрал нишу и поставил в нее Будду, свое Я. Он считал: еще немного — и будет высшее просветление. В других нишах тоже стояли Будды. И жалко стало монаху себя и трудов своих. Он вспомнил, как хотелось есть в ледяных горах, как замерзал и какой долгий путь к священной стене. Старый монах достал из-под одежды свой единственный лист бумаги и, скрутив в трубку, приставил к лицу Будды. С другого конца поджег благовония, на которые потратил последние деньги, больше у него не было ничего.

— Пусть вдыхает только он — мой, выстраданный, — с жалостью подумал монах.

Пришло время забирать Будду и уходить в горы. Отняв от лица трубку, монах увидел, что у его Будды черное лицо. Вот так и родились черные и белые, темные и светлые школы на земле.

Вот это и есть самое главное и личное — личный апокалипсис, который гораздо страшнее того общего, который нам пророчат. Разве не из личного родится он? Вот где, оказывается, мудрость и тот страшный демон — это мы, это каждый из нас.

Фу Шин сказал, что объявивший войну всегда проигрывает. Не желающему воевать войну не объявят. Но это уже даосизм. Учителю было тяжело объяснить мне Дао, самое загадочное течение на Земле, рождающее великих Учителей, воинов, благодаря которым еще держится наша Земля среди звезд, — путь недеяния. Слишком многие путают его с ничегонеделанием.

Недеяние — это когда не вмешиваешься в то, что происходит вокруг, а пытаешься понять происходящее. Поняв, начинаешь понимать себя, а дальше понимаешь свои необходимые действия, свое место на Земле. Но для этого есть космические законы, законы воина, воина телесного и духовного, воина света. Ведь тело с духом едины. А мы часто пользуемся только лишь чем-то одним. Какое же это личное и одновременно космическое? Разве Космоса нет в нас или нас нет в Космосе?

Законы воина. Мне пришлось давать по ним полный отчет Патриарху только для того, чтобы он хоть что-то сказал. Сколько таких приезжало к нему. Патриарх не побоялся открыть себя, а значит, ему было тяжелее всех.

Но сейчас я лечу в самолете и не могу уйти от воспоминаний. Память, наверное, самый главный и опасный дар Создателя.

Больше всех глупый пацан, конечно же, возненавидел женщин. Он не мог понять их. Ведь первое столкновение с лягушатами было искренним и бесхитростным. Изменившемуся в одно мгновение зверенышу казалось, что женщины совсем не такие, как в книгах, и уж конечно не такие, как его волшебные лягушата. Думаю, женщины простят меня за это, простят за тех в кровь израненных птиц, которых я не щадил в своей начинающейся жизни.