Прививка от невежества - страница 19

Халат снова на ней, такой ненужный и отвратительный, закрывающий красоту, которой кто-то бездумно пользуется.

Она вскочила и наотмашь ударила меня по лицу, раз, два, три, бесконечно.

— Этого не было, понимаешь! — требовала она. — Не было, слышишь? — она приказывала.

Звереныш кивнул головой в знак согласия, оделся и вышел на лестничную клетку через дверь, которую в своем порыве они даже забыли закрыть.

— Вырастешь, поймешь, — услышал он в след.

— Пойму, — согласно кивнул я, слизывая соленые горячие слезы, бегущие по лицу.

Это было первое, что на мгновение размягчило озлобленное сердце. Я еще долго плакал в подъезде, после чего сердце затвердело еще больше.

Мой восьмой класс заканчивался, я оставлял в школе прекрасных женщин, которых презирал, считая бесстыжими и бесчестными. Молодой и наглый болван. Тешила мысль, что они общаются, разговаривают друг с другом, умничают, а у каждой есть своя тайна. Вот так и общаются, может, и до сих пор. Нежная учительница литературы, добрая учительница биологии и строгий завуч, который чуть не пробудил во мне человеческое. Неважным оказалась педагогом, но я ей прощаю.

Начался новый этап в моей жизни. Нужно устраиваться на работу, в пятнадцать лет что-то делать, как-то приводить в чувства мать и бежать от белых клумб, от издевательств родных, которым мы оказались совершенно не нужны. Отец перестал появляться вообще, грозный дедушка уже открыто выгонял нас. В свои пятнадцать я решился. Поссорившись со всеми родственниками (кроме бабушки Кати), высказав им все, я затоптал белую клумбу и, забросав в небольшой грузовичок наш нищенский скарб, втащил в него мать. Мы поехали к ее матери в коммуналку. Девятиметровая комната: я, мама, бабушка и ее сестра. Новый этап в жизни, отвратительная работа и учеба в вечерней школе.

Вечерняя школа хоть иногда развлекала. Больше всего запомнился главный страдалец — угрюмого вида здоровенный мужик, кажется, слесарь. Чем-то он отличился — то ли герой труда, может, в свое время наточил слишком много деталей, перевыполнив все мыслимые и немыслимые планы. Да и кличка у него была смешная.

— Вон, — говорили ученики, — пошла "пятилетка в три дня".

Слесарь ненавидел школу. В свои почти пятьдесят лет он был со мной в одном классе. Завод решил, что ударник труда не имеет права быть неграмотным. Представляю, как он ругал себя за эти перевыполнения. Приходил он так же редко, как и я, поэтому виделись не часто. Фамилия была у него Иванов, это я запомнил. Запомнил и урок математики.

— Иванов, — проговорила молоденькая учительница, — что же вы все время молчите, да и мрачный какой-то?

Иванов глянул на нее так, как будто хотел съесть.

— Ну, Иванов? — вопрошала учительница. — Не молчите, прочтите хотя бы то, что я написала на доске.

Лицо у ударника стало настолько свирепым, что молоденькая преподавательница отступила на шаг.

— Ну-ну, читайте, — поощрительно повторила она. Это был наш первый урок. — Читайте, читайте, — снова мило улыбнулась учительница. — Мы ведь должны с вами хоть как-то познакомиться.

Иванов громко заскрипел зубами.

— Я жду, — учительница улыбалась.

Я глянул на Иванова и понял, что он решился. Было видно, что только сила ударника не дает ему расплакаться.

— Щас, прочту, — выдавил он из себя. — Ху, — начал Иванов, — плюс у равняется пять ху.

Учительница схватилась за сердце, никто даже не засмеялся.

— Ну, прочел, — со злобой прошипел Иванов, горько вздохнул и вышел из класса.

Вот такая была моя вечерняя школа.

… - Серый, — Андреевич ткнул меня в бок. Я поймал себя на том, что вспоминаю о детстве и со страхом смотрю на вибрирующее, в заклепках, крыло самолета.

— Андреевич, неужели так и должно быть? — я мотнул головой в сторону иллюминатора. — Неужели так?

— Да, — подтвердил Андреевич. — Иногда так дребезжит.

— И не отвалится?

— Ну, уж чего не знаю, того не знаю, — улыбнулся Андреевич. — Да и чего бояться? Глянь, какие орлы! — имея в виду пацанов, сказал он. — Даже если и оба крыла отвалятся, на одной энергетике вытащат.

Ну, а теперь об орлах. Я только приехал из корейской общины и в общем-то без отдыха приходилось лететь в Чуйскую долину. Андреевич буквально огорошил меня этим.