Прививка от невежества - страница 33

Я встал, шатаясь, побрел мимо жены прямо и до конца. Туда, где должна быть дверь налево. Где же эта левая дверь? И вот я толкнул ее. Маленькая комнатка. Белый унитаз посредине. Прикрыв дверь, я увидел рядом еще одну дверь, узенькую и неприметную, через такие двери в тюрьме заводили в пенал.

Вспомнилось, как провинился в очередной раз и два здоровенных вышибалы открыли такую дверь и втолкнули в пенал. Подумаешь, даже не карцер, в котором на ледяном полу пролежал десять дней. День летный, день нелетный. День кормят, день — нет. А тут тепло, только лишь жесткая цементная шуба на стенах. Узенький, душный пенал. Долго стоять, оказывается, очень тяжело, и даже мне, лилипуту, не удалось там присесть, спина упиралась в шубу, коленям было особенно больно. Снова постоял, снова присел. Через время понял, что не могу ни стоять, ни сидеть. А если и могу, то только мгновение. Встал — сел. И надо же такое придумать. Согнув шею и подняв ноги вверх, лег спиной на пол. Блаженство от смены позы. Перележал. Я хрипел, кричал, обдирал голову и руки, не чувствуя онемевших ног, но все же каким-то чудом встал. Через двое суток выпал в открывшуюся дверь. Два здоровенных жлоба взяли за ноги и, протащив по грязному полу, зашвырнули в камеру.

Я толкнул белую дверь, так похожую на вход в тюремный пенал.

Она сидела, сжавшись в углу крошечного пенала. Этот пенал был белый и гладкий. Колени дрожали, круглые и такие же белые. Она упала на них и прижалась лицом к моему животу. “Высокая девочка,” — подумал я. Голубая пилотка, вздрогнув крылышками, скатилась по спине, волосы рассыпались за ней. Она ласкала меня, не останавливаясь, мы даже не перемолвились ни словом. Чудовище, в моем лице, медленно снимало с белой девочки какой-то форменный пиджак, потом оно начало снимать, расстегивая каждую пуговицу, беленькую, со смешным жабо рубашечку, больше снимать было нечего. Я водил пальцем по мягкой шее, по лопаткам и ложбине, бегущей вниз.

— Как неудобно, — думал я, сжимая белые плечи.

Все было такое белое, что физически ощутил черного демона. Изогнувшись, как сумасшедший дракон, сжал мягкую грудь, маленькие соски, наверное, розовые, твердые и хрупкие. И вдруг она заплакала. Чувства демона снова захлестнули меня.

— Не надо, — перебил я ее. — Знаю, у тебя это первый раз. Такого еще не было, ты не такая. Давай дальше.

Ее горячие слезы капали, обжигая мне бедра. Я не выдержал и, схватив, подбросил длинноногую вверх, грудь мягкой волною ударила по лицу. Теперь она говорила без умолку. Она любила, плакала, рассказывала о своей жизни, оправдывалась, оправдывала кого-то. Демон похоти заткнул мне уши. Впервые я не вслушивался в чужую жизнь, такого со мной еще не было. Она говорила, а я, уйдя в белое тело, растворился в нем. Демоны ликовали. Я понял, что они не покидают меня даже на мгновение, ведь впереди Чуйская долина. Как же должны хотеть они, догнавшие на звере самолет, чтобы я не долетел к великому Фу Шину! А белая девочка с синими глазами и длинными ногами, такими длинными, что в тот миг я мог поцеловать ее колени, говорила и говорила в мои оглохшие уши и впервые за всю жизнь оглохшее сердце. Мы вздрогнули одновременно. Яростная дрожь по телу — в этом оказались одинаковыми. Я глотнул что-то соленое и понял: глубоко прокусил губу. Ее вспотевшие колени с визгом тернулись о белую стену и опустились вниз. Гладкие стены без цементной шубы. Форменная юбочка зацепилась за мои пальцы. Белые длинные ноги, круглые бедра. Рука дернулась между ними. “Нет, — метнулось в пьяном мозгу. — Нужно долететь.” Я выскочил из тюремного пенала с белыми стенами, оставив ее, удивленную и перепуганную.

— Хочется верить, что у вас, кроме твоей разбитой губы, было еще что-то, — хихикнул Андреевич. — Эх ты, кореец недоделанный. — И он снова мгновенно провалился в сон.

— Анатольевич, — толкнул меня в плечо Федор. — Уральские горы, Урал-река.

— Господа! — не выдержав, заорал я.

В дребезжащем самолете все моментально очнулись.

— Господа, а ведь там, внизу, однажды утонул Чапаев.

Андреевич больно ударил в бок. Я успокоился и заснул.