Прививка от невежества - страница 53

Однажды к Учителю пришел проситься в ученики один молодой аристократ. Родители на него махнули рукой, и пьяный мастер был последней надеждой. Юноша не мог справиться с пристрастием к алкоголю. “Вот перетерплю, научусь и буду пить, как старый Учитель, посмотрим, что скажут мои родители,” — думал молодой аристократ. Учитель долго смотрел на него и на его подарок: два больших кувшина с вином.

— Ты знаешь, что пьяному учиться нельзя?

— Знаю, — согласно кивнул тот.

Мастер распечатал один кувшин.

— Я не пью такое паршивое вино, — сказал он, одним ударом разбив два кувшина. — Пью только свое.

После тренировки ученики крепко спали, не спал только один, сильно мучаясь с похмелья. Юноша не выдержал и крадучись пошел к месту Учителя на поляне. Большой кувшин притягивал к себе. Трясущимися руками бедняга поднял кувшин и жадно глотнул из него — чистая, родниковая вода. Умник сел и глубоко задумался.

… К чему я вспомнил эту легенду, не знаю. Но тогда, в джипе, стало ясно, сколько смысла, непостижимого и многогранного, в этой старой легенде.

— Держи, Серега! Уже взяли, — услышал я издалека голос старшего брата.

И он мне сунул две трехлитровые банки с молоком, которые я прижал к бокам.

— Братья придут позже, — он захлопнул дверь с моей стороны, и мы поехали.

Машина заехала в открытые ворота и остановилась возле летней кухни, в которой я дегустировал "чуйку".

— Я сейчас к жене заскочу, — сказал Ахмед, — а ты иди и отнеси молоко в дом Учителя, отдашь матери.

Ахмед выпрыгнул из джипа и растворился в темноте.

Чернота. Ярко горит свет в доме у Учителя. Свет ярко горит там, но здесь — абсолютная чернота. Странная Чуйская долина, в ней свет практически растворяется, горит только в одном месте, освещая очень небольшое пространство. “Так, — подумал я. — Настроиться и тихонько выйти со двора.” Вроде бы вышел. Арык должен течь в обратную сторону. Я должен идти против течения. Вдруг в голову ударила мысль: “А как же дыхание для видения в темноте?” Аккуратно прижимая к себе две банки, не решаясь их поставить на землю, я задышал. Через несколько минут понял — черта с два что-то получится, и снова пошел. Остановился, представил, как разбил банки. Стало невесело, пошел снова. Начало доходить, что испытания еще впереди, а это лишь бледная тень. “Жрут там водку с салом, сволочи, а тут приходиться…” — И сразу же споткнулся. Выручила любимая стойка дракона. Почувствовал, что стою одной ногой на довольно таки высоком камне. “Разбросали тут!” — злобно подумал я. И вдруг громко расхохотался. “Молчать, собака!” — приказал сам себе. “Слава Богу, вот он, мост — брошенные две бетонные плиты через арык.” Пройдя через мост, я зашел в ярко освещенный двор. Из-за высокой каменной стены свет совершенно не попадал на дорогу.

Двор был полон. Мои орлы сидели за столами и что-то усердно жевали. Федор толкал какую-то заумную речь. Все замерли, глядя на меня. По выражению лица гарема и удивленным лицам детей и гостей понял, что эта история им слишком знакома, но все были удивлены: видно, не каждый горемыка заходил во двор с целыми банками. Я надулся от гордости, банки чуть не выскользнули из рук. “Стоять!” — мысленно приказал себе. Из кухни вышла мать.

— Ну, что уставились? — грозно рявкнула она.

Подбежав, Зульфия забрала банки, и я сразу испугался. Мне показалось, что из-за легкости оторвусь от земли и полечу к огромным звездам.

— Бедненький Сырожа, — Зульфия покачала головой, а потом, повернувшись, погрозила кулаком во двор. — Вот приедет Учитель, все расскажу.

За столом усердно загремели кто палочками, кто ложками. Гарем по-прежнему забегал галопом.

— Мне еще к Ахмеду, — гордо объявил я и повел себя к мостику.

— Смотри, пришел, — с удивлением вытаращив глаза, выдавил из себя Ахмед.

Четверка братьев была поражена.

— А теперь рассказывайте, — я сел, воткнувшись в них взглядом.

— Что рассказывать? — спросил Ахмед.

— Все, — ответил я. — Всю правду.

Они начали рассказывать наперебой печальную историю, вернее, ту ее часть, которую знали, ту ее часть, которая предназначена для них. Их проблемы были самые земные, не имели отношения ни к Школе, ни к философии. Они знали только то время, когда отец уже был признанным Учителем. Время суеты, постоянно приезжающих людей со всего мира.