Признаки жизни - страница 6

Эти слова он произнес дрогнувшим голосом. Инара покинула «Серенити» вскоре после событий на Фетиде. Причины этого Мэлу не были вполне ясны, но ему казалось, что они связаны с ним и с его дурацкой убежденностью, что между ним и Инарой ничего нет. Именно в тот момент, когда он уже собрался признаться ей в своих чувствах, Инара объявила ему, что уезжает. Вот это называется «не вовремя» – или, точнее, «откладывать все на потом».

– Но, может, вы к нам с деловым предложением? – с надеждой спросил Мэл.

– Нет, ваша догадка верна: это связано с Инарой, – ответил Лямур, – но совсем не так, как вы думаете. Капитан Рейнольдс…

– Зовите меня «Мэл».

– Хорошо, Мэл. Скажите, что вам известно о состоянии Инары?

Внутри Мэла что-то оборвалось.

– Что, простите? О каком состоянии?

– А… – Лямур помрачнел еще сильнее. – То есть вы ничего не знаете.

– Нет, я понятия не имею, в каком она состоянии, и я буду крайне вам признателен, если вы просветите меня на этот счет.

– Мэл, я вынужден перед вами извиниться. Я думал, что она вам рассказала.

– Что. Она. Мне. Рассказала. – Слова Мэла летели в экран словно пули.

Лямур помедлил – очевидно, набираясь храбрости.

– Мэл, Инара умирает. У нее рак. Врачи говорят, что жить ей осталось не больше месяца.

У Станислава Лямура были дома во всех уголках галактики, и в том числе на Беллерофонте – в северо-западной части самого крупного из трех континентов планеты, посреди пятидесяти акров идеально благоустроенной земли стоял двухэтажный особняк, и, как оказалось, сейчас Лямур жил именно в нем.

Уош посадил «Серенити» на площадку в полумиле от дома. Рядом уже ждала автоматизированная транспортная капсула на магнитной подвеске, и как только Мэл залез в нее, она, жужжа, поехала по извилистой трассе, проложенной по лесистому участку.

При других обстоятельствах эта поездка доставила бы ему удовольствие. Деревья стояли в своих осенних нарядах; их красные, желтые и коричневые листья еще цеплялись за ветки, не желая падать на землю. Легкий ветерок заставлял ветки лениво раскачиваться. Мэл обожал осень, ее цвета и особую приятную грусть, которую она вызывала в нем.

Но не сегодня. Сегодня он не видел перед собой ничего, кроме медленного и неотвратимого угасания.

Вскоре капсула остановилась у дверей особняка. Дворецкий с важным видом проводил Мэла в огромный вестибюль, где уже ждал Лямур.

– Мэл. – Лямур протянул ему руку. – Рад вас видеть. Жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах.

Его руку Мэл не пожал.

– Где она?

Лямур понимающе кивнул.

– Наверху, в комнате для гостей. Ее лечат лучшие онкологи, а сиделки ухаживают за ней круглые сутки. Я делаю все, чтобы сделать как можно более комфортными ее последние…

– Отведите меня к ней.

– Конечно, конечно. Сюда.

Они поднялись по большой лестнице, прошли по галерее, в комнаты, более просторные, чем большинство городских квартир. Бархатные портьеры и натертый до блеска паркет резко контрастировали с новой, суперсовременной медицинской койкой, отчего она выглядела еще более неуместной.

Койка, парившая в воздухе в полуметре от пола, ощетинилась мониторами и приборами. Со стоек, прикрепленных к ее раме, свисали мешки для капельниц, наполненные прозрачными жидкостями. Койка была немного наклонена – так, чтобы лежащий на ней человек мог смотреть в панорамное окно на стоящие посреди лужайки статуи, озеро и сад с искусно подстриженными деревьями.

Над кроватью склонилась сиделка, ухаживающая за пациентом. Увидев Мэла и Лямура, она отошла в сторону.

Мэл подошел к кровати. Теперь он уже не спешил. Он хотел увидеть Инару. Он не хотел увидеть Инару.

Она была одета в шелковое кимоно, на котором вручную были нарисованы цветы вишни. Ее лицо осунулось и приобрело землистый оттенок; губы пересохли и потрескались. Ее волосы утратили блеск и теперь стали тусклыми и ломкими, словно перекати-поле.

Но она все равно была прекрасна.

Инара повернула голову на подушке и с трудом сфокусировала взгляд.

– Мэл? – хрипло, еле слышно произнесла она.

Мэл не мог говорить.

– Ты пришел, – сказала она и, собрав все силы, улыбнулась.

Мэл по-прежнему не мог вымолвить ни слова. У него в горле застрял комок.