Признание - страница 2
Селеста, все еще уткнувшись лицом в пыль, тихонько сказала:
– Я не платила за проезд.
И старая нормандка все поняла.
Каждую неделю, по средам и субботам, Селеста возила в городок продукты с фермы: птицу, сливки и яйца.
Она отправлялась в семь утра с двумя большими корзинами: в одной – молочные продукты, в другой – птица; выходила на большую дорогу и дожидалась там почтовой кареты из Ивето.
Поставив корзины наземь, Селеста садилась на край канавы; куры с коротким острым клювом, утки с широким плоским носом, просунув головы сквозь ивовые прутья, таращили круглые, глупые и удивленные глаза.
Подкидывая задок в такт неровной рысце белой клячи, вскоре подъезжал неуклюжий рыдван, нечто вроде желтого сундука с покрышкой из черной кожи. И кучер Полит, веселый, здоровенный малый, с брюшком, хотя и молодой, до того опаленный солнцем, исстеганный ветрами, вымоченный ливнями и покрасневший от водки, что лицо и шея стали у него кирпичного цвета, кричал еще издали, пощелкивая кнутом:
– Здравствуйте, мамзель Селеста! Как здоровье? Как живете?
Она протягивала ему одну за другой корзины, он ставил их на империал. Затем Селеста задирала ногу, чтобы вскарабкаться на высокую повозку, и показывала толстые икры, обтянутые синими чулками.
И всякий раз Полит отпускал одну и ту же шутку:
– Смотри-ка, они не похудели.
И Селеста смеялась, находя это забавным.
Затем раздавалось: «Но-о-о, Малютка!» – и тощая лошадь трогалась в путь.
Селеста, достав кошелек из глубокого кармана, медленно извлекала десять су – шесть за себя и четыре за корзины – и через плечо передавала их Политу. Тот брал, говоря:
– Ну как, забавляться-то еще не сегодня будем?
И он хохотал от всей души, повернувшись всем туловищем, чтоб удобнее было на нее смотреть.
Она с болью в сердце отдавала всякий раз полфранка за три километра пути. А когда у нее не случалось медяков, она страдала еще больше, никак не решаясь разменять серебряную монету.
И как-то раз, платя ему, она сказала:
– А ведь с меня, как я постоянно езжу, вам бы не надо брать больше шести су, а?
Он засмеялся:
– Шесть су, красавица? Нет, вы стоите дороже, право.
Она настаивала:
– Для вас это не составило б и двух франков в месяц.
Настегивая свою клячу, он закричал:
– Идет, я парень сговорчивый, я уступлю вам, а мне чтоб за это была забава!
Она простодушно спросила:
– Про что это вы говорите?
Его это так рассмешило, что он даже закашлялся от хохота.
– Забава, черт возьми, и есть забава. Ну какая бывает забава у девки с парнем, когда они пляшут вдвоем, только без музыки?
Она поняла и, покраснев, заявила:
– Такая забава не по мне, господин Полит.
Но он не смутился и повторил, все больше и больше потешаясь:
– Не миновать вам этой забавы, какая бывает у девки с парнем.
И с той поры всякий раз, как она ему платила, он завел привычку спрашивать:
– Ну как, забавляться-то еще не сегодня будем?
Теперь и она тоже отвечала шуткой:
– Сегодня нет, господин Полит, а уж в субботу непременно.
И он кричал, смеясь, как всегда:
– Ладно, красавица, в субботу, значит.
Все же про себя она прикидывала, что за два года поездок с Политом она переплатила добрых сорок восемь франков, а в деревне сорок восемь франков на дороге не валяются; она подсчитала также, что еще через два года это встанет ей около ста франков.
И как-то раз, в весенний день, когда они ехали одни и он по обыкновению спросил ее: «Ну как, забавляться-то еще не сегодня будем?» – она ответила:
– Как вам будет угодно, господин Полит.
Он нисколько не удивился и, перешагнув через заднюю скамейку, довольный, пробормотал:
– Ну вот и хорошо. Я ведь знал, что так и будет.
Старая белая кобыла поплелась таким медленным шагом, что казалось, она топчется на месте, глухая к окрику, который время от времени доносился из повозки: «Но-о-о, Малютка! Но-о-о, Малютка!»
Три месяца спустя Селеста заметила, что она беременна.
Все это она плачущим голосом рассказала матери, и старуха, побелев от гнева, спросила:
– Сколько же ты выгадала?
Селеста ответила:
– За четыре месяца восемь франков наверняка.
Тут бешенство крестьянки прорвалось, она бросилась на дочь и опять начала ее так бить, что у самой дух занялся. Потом, придя немного в себя, спросила: