Признание в любви: русская традиция - страница 4

Я выбрала из русской литературы трех веков – XVIII, XIX и XX – сцены прозаических любовных объяснений и попыталась их разобрать по косточкам. Чтобы понять нас сегодняшних, хранящих в себе отражения этих страниц, чтобы ответить на вопрос: а почему мы любим так, как мы любим.

Но почему не стихи?

Потому что стихи – это иное измерение жизни, это зеркало, в котором отражается автор, но не жизнь. Классический же прозаик привязан намертво к реальности, он состоит из ее ткани. Конечно, он переплавляет ее в драгоценный металл, если у него есть талант – гигантская плавильная печь, выдающая двойников реальности высокой пробы. Печь, в которой сгорает все, что не относится к делу. Иначе читатель захлопывает книгу, не находя в ней главного – самого себя и своей истории.

И все же…

Русская любовная лирика высока качеством и мощна объемом. Но никакого объективного анализа на ее материале, строго говоря, не сделаешь: стихи нельзя анализировать как текст, раскрывающий аргументацию сторон. Их не принял бы никакой интеллектуальный трибунал. Ведь стихи – это греза, шаманское, заклинание. Авторы их – совсем не такие люди, как мы с вами. А другие, у которых то самое место, где когда-то у предков наших находился третий глаз, еще окончательно не заросло костью.

В моих рассуждениях я буду затрагивать два стихотворных текста: отрывок из «Евгения Онегина», но по жанру, как указал нам его автор, это – роман, и отрывок из лермонтовского «Демона» – потому что там есть диалог, и потому что без него обойтись нельзя.

В русской прозе мне удалось найти ответы на мои вопросы, и вы, читатель, можете согласиться с ними или поспорить. Самое важное – знать и помнить, что прошлое – не прошло, оно живет в нас и, конечно, объединяет. Как и сам русский язык, на котором мы не только говорим, но и объясняемся в любви.

Списки мудрецов, разгадывавших этот феномен, огромны и не поддаются никакому цитированию, отчего ни вам, ни мне не легче: никто не знает исчерпывающего ответа на вопрос. Почему два человека неожиданным для себя образом, столкнувшись в аэропорту, на вечеринке у друзей, оказываются неспособными дальше жить друг без друга? Или два человека, которые знали друг друга всю жизнь и вдруг – бац! – как снег на голову, как ураган, как вулкан, море, вышедшее из берегов!

Что с ними случилось?

И вот они вопреки воле родителей, подчас лишаясь расположения окружающих, выгодных перспектив, друзей, родных, возможности видеться с собственными детьми, соединяют свои судьбы. Списки условных Монтекки и Капулетти не уступают спискам мудрецов, разгадывавших тайны природы любви.

Или, наоборот, без всякого «вопреки», а на радость маме. Как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Хотели – и получите.

Не поддается вычислению, прогнозу, управлению.

Зачем, почему? Люди меняют страну, часовой пояс, климат – ради таких же, с биологической тоски зрения, женщин или мужчин, каких буквально пруд пруди вокруг. Таких же?

Чем новая жена или новый муж лучше старых?

Нет ответа.

То есть этот ответ, конечно, придумывается: умнее, надежнее, красивее, моложе, социально перспективнее, но, как мы знаем, этот ответ совершенно здесь ни при чем. Любят не за что-то, принято считать у нас, любят просто так или даже вопреки.

У нас верят в иррациональность любви.

У нас считают, что любовь корыстная по сути своей аморальна.

Я не говорю сейчас о столичных элитах, бесконечно, многократно переосмысливающих прагматику любви: в СССР лучшим спутником считался иностранец или иностранка, поскольку они открывали запертые наглухо границы и облегчали доступ к благам европейской цивилизации. Затем лучшим спутником считался богатый, затем престарелый олигарх. Но это же все не о любви, мы понимаем.

Ученые что-то говорят нам о том, что мы узнаем друг друга по запаху. Считываем при помощи обоняния какие-то коды генной совместимости. И эта совместимость позволяет нам начать созидание новых отношений. Но какова цель этих отношений? Разве только продолжение рода? Совершенно очевидно, что соединение людей в пары было необходимо для выживания, и только частью этого выживания было воспроизводство. Те, кто хорошо адаптирован к выживанию сами по себе, не сложили в рамках своего вида парных сценариев, а оперировали другими множествами.