Признания без пяти минут подружки (ЛП) - страница 16

Кэрон говорит, что я должна прекратить ощущать во всем свою вину. А следом она спрашивает, чувствую ли я свою вину в смерти папы. Когда мы доходим до этой части, мама всегда выглядит так, будто ее сейчас вырвет.

Я закрываю воду и вытираюсь, по–прежнему стоя за шторкой. Затем я надеваю леггинсы и футболку и пробегаю мимо зеркал с максимально возможной скоростью.

Трейси сидит на полу, придирчиво пробираясь через Vogue с маркером в одной руке и стикерами Post-it в другой. Я сажусь рядом с ней и принимаюсь за работу над старым номером Elle, осторожно вырывая страницы, которые Трейси пометила загнутым уголком.

Понятия не имею, почему она выбрала именно эти страницы – на мой взгляд, все модели и наряды выглядят одинаково. Но как строго объяснила Трейси, когда я впервые помогала ей с журналами, каждый образ – это отдельное произведение искусства, которое необходимо изучать. Когда я взглянула на нее скептически, она напомнила мне о монологе Мэрил Стрип из «Дьявол носит Prada», где она опускает ниже плинтуса Энн Хэтэуэй за то, что та смеется над толпой журнальных редакторов, пытающихся описать особый оттенок синего на ремне. Я знаю эту речь, которую она имеет в виду – когда я первый раз ее услышала, я взглянула на моду, как на вид искусства, а раньше я никогда не думала о моде в таком ключе.

Пока я играю роль ассистента Трейси, я оглядываю комнату. Год назад я бы сидела на лохматом оранжевом коврике, а она расположилась бы в кресле-мешке, спрашивая, стоит ли ей спать с Мэттом. Теперь тот коврик сменился гладким черным ковром с серыми линиями, напоминающими по форме цветы, а на месте кресла-мешка стоят два светлых кресла из пластика. И мы занимаемся чем-то, имеющим смысл – по крайней мере, имеющим смысл для нее.

Честно говоря, я не совсем понимаю, чем мы занимаемся.

Стены у Трейси покрыты журнальными страницами и фотографиями из блогов, но они не просто наклеены наподобие коллажа, как в большинстве девчачьих комнат. Одну стену она целиком покрасила специальной магнитной краской и вешает на нее картинки с помощью крошечных магнитиков, каждый день меняет их местами и добавляет разноцветные стикеры. Иногда она пишет на стикерах слова или фразы, например, «Пузырьки!» или «Синее небо»; иногда – просто буквы.

Если я спрошу ее, чем она занимается, она ответит лишь, что совсем скоро я пойму.

В этом году мы не собираемся иметь секреты друг от друга, но она выглядит такой счастливой, когда я спрашиваю о ее проекте, что я решаю не напоминать ей о секретах.

– Ну что, Питер уехал в школу? – Трейси вскакивает, исчезает в ванной и возвращается с несмываемым кондиционером, который я забыла нанести на волосы.

Я киваю.

– Вернулся к... как там ее зовут? К этой богатенькой идиотке?

Трейси, – которая влюблена в моего брата большую часть ее жизни, – знает, как зовут девушку Питера. Она просто не может заставить себя произнести ее имя. Я ее понимаю. Я иногда тоже через силу произношу имя этой девушки.

– Да, вернулся к Аманде. – Я беру у Трейси флакон и выдавливаю на ладонь немного кондиционера. Он пахнет свежими, только что сорванными, помидорами. – И я уверена, что она просто не может дождаться, чтобы с ним обдолбаться, – добавляю я, и это забавно звучит из моих уст – по множеству причин.

Мне трудно думать о том, что Питер принимает наркотики. Никогда не думала, что мой брат станет одним из парней, которые подсаживаются на наркотики из–за того, что на них сидит его девушка.

Кэрон говорит, что причины, толкающие людей к наркотикам, «часто очень запутанные». Это одна из вещей, не вызывающих моментальный одобрительный кивок моей мамы. Мама и Кэрон очень хорошо друг друга знают – они вместе проходили практику – поэтому я обычно чувствую себя против них, когда Кэрон говорит, а мама постоянно кивает как китайский болванчик. Но когда Кэрон заговаривает о «запутанной мотивации Питера для употребления», мама становится очень тихой и смотрит в пол.

Не думаю, что здесь есть что-либо запутанное. Я считаю, он делает это, потому что Аманда от него этого хочет, а он отчаянно пытается ее впечатлить, потому что у него никогда в жизни не было такой красивой девушки. Хотя, если подумать, у него вообще никогда не было девушки.