Про домового Кешу и деревню Медведа - страница 15
В класс из коридора вплыла самая злая старуха в деревне, бабка Пашиха. Но она так была польщена, что ей почет и уважение оказывают, что совсем про свою злость забыла.
Она важно опустилась на стул, поставила перед собой старинную прялку, — резную, узорчатую! — а сама все смотрела на ребят, улыбалась им, кивала...
И школьники тоже улыбались ей, и тоже головами кивали, и с интересом рисунки на старинной прялке рассматривали...
— Вы теперь отцов “папами” называете, а мы “тятей” звали, — начала она неспешно. — Так вот... Выходим мы в поле — тятя лен сеет. А как сеяли? А вот так... — и показала взмахом руки, как сыплют семена в распаханную землю.
И все в классе: и дети, и Фелицата, и Марья Ивановна — увидели, как грузная старуха словно сбросила с плеч свои годы, глаза засияли, движения стали ловкими и быстрыми...
— Мне, бывало, тятя скажет: ”Разравнивай”, я иду следом и разравниваю. А когда вырастет лен, мы его брали.
— А как это “брали”? — Наташа Сторожева спросила.
— А вот так, милая, — руками, руками. Все поле, каждый кустик руками... А потом теребим... Вот так. А потом колотим в кадке. И мочим его...
И смотрит на класс старуха: понимают ли дети, какая тяжелая да кропотливая работа это была?
Дети, кажется, понимали...
Довольная бабка Пашиха продолжала:
— А уж когда изо льна кудель получится, мы начинаем прясть. Бабы, девки все прядут... Вот эта прялка еще моей бабушки! Вот сюда куделю я сейчас привяжу... Для вас приготовила по девочкиной просьбе... — бабка Пашиха ласково на Фелицату кивнула.
Дети засмеялись, что она учительницу Фелицату Сергеевну девочкой назвала.
Пашиха в ответ на детский смех сама заулыбалась было, но потом строга лицом стала и к рассказу вернулась:
— А уж когда все напрядем, тогда только начинаем полотно ткать!.. Вот так, деточки, всю долгую зиму пряли. Каждый день до полночи...
И бабка Пашиха глаза закрыла, как заснула, а руки ее все тянули и тянули нитку, веретено крутилось и крутилось...
— А чтоб спать не хотелось, прядем и песни поем...
И неожиданно для всех, неожиданно даже для Фелицаты, бабка Пашиха, ловко навивая нить на веретено, старинную песню начала:
Дети улыбались во весь рот, кто-то, кажется, Паша Гришанин ногой прихлопывал по полу, рукой по парте... В такт, ладно так и негромко!
... За огромными окнами класса — стихия сибирских снегов.
На подоконнике восемь алых цветков на зеленых стрелках выбросил цикламен, редкий, незнаемый в этих краях цветок. От белых снегов за окнами он еще ярче и прекраснее кажется.
И сидит у школьной доски бабушка у прялки, все прядет и все поет...
Марья Ивановна не отводила глаз от детей — очень разные, но какие добрые, какие светлые лица!
Потом она увидела, как Фелицата растрогана, и лицо у нее такое же, как и у детей — просветленное. А печальные ее глаза — как блюдца — огромные-преогромные!
Бабке Пашиха всегда хотелось рассказать кому-нибудь о своей жизни, да ее не слушал никто, не интересовался, а тут столько ребятишек, да такие внимательные и добрые..
И бабка Пашиха платочком глаза вытерла и уже совсем не про лен и пряжу начала разговор:
— Остались мы в Отечественную войну молодые. Мужики-то на фронт ушли! Сначала сомневались: можно ли петь, ведь война... А Дуся Сторожева говорит: если мы все слезами заливаться будем, так и работать не сможем... Пойте, женщины!.. И пели мы. Да как пели!.. Тележку с дровами из тайги на себе тащим, валимся, помираем от тяжести, а чуть остановка — поем да пляшем...
И, старая, легко вскакивает, под свою же песню приплясывать начинает:
Вдруг Паша Гришанин, а потом и Настя, и Верунька, и еще кто-то из-за парт выскочили, перед классной доской в пляс пошли.
Кто как умел, так и плясал! Песню подхватили. И Фелицата всех учеников в круг вытащила Марью Ивановну обняла, и обе учительницы вместе со старой Пашихой и со своими учениками запели-заплясали.