Про Лису (Сборник) - страница 18

— Ты жалеешь? — нарушила она тишину, в которой привыкла прятаться от себя самой.

Он сразу понял, о чем она. Он всегда и все про нее знал — так было всю жизнь. Почему это должно было измениться за давностью лет? Он долго смотрел в ее лицо. Красивое лицо, благодаря которому он в действительности выжил — иначе было бы не для кого. И разомкнул губы только для того, чтобы ответить:

— Нет.

— А если у меня испортится цвет лица?

— Тогда мне не придется продираться сквозь армию твоих поклонников. Но, боюсь, ты сама не сможешь спокойно смотреть на себя в зеркало. Впрочем, делай, что хочешь — я выброшу зеркала.

— Мои поклонники существуют лишь в твоем воображении, — улыбнулась Лиса.

Вдруг порывисто сорвалась с места, обошла стол, опустилась на пол рядом с ним, склонила голову ему на колени и прошептала срывающимся голосом:

— Останься сегодня дома, прошу.

Зарылся длинными пальцами в ее влажные волосы. Погладил тонкие плечи, с которых трогательно свисала хлопковая ткань его темно-синего халата. И нежно, как только мог, проговорил:

— Останусь. Но у меня просьба к тебе.

— Это шантаж, — буркнула Лиса.

— Это взаимовыгодная сделка.

— Я постараюсь.

— Останься со мной навсегда.

— Иначе не будет. Но ты прогадал. Я заполучила товар получше, — она нашла его ладонь и сплела свои пальцы с его.

Важна не находка, а поиск? К черту!

Пианист вдруг подумал, что никогда ничего не искал в действительности. Глубины слишком преувеличены. Он всегда знал, что ему нужно то, что на поверхности, совсем близко. Только нужное неизбежно ускользало из его рук — разве салфетка с нотными знаками решает жизнь? Разве один снимок фотографа переворачивает ее с ног на голову? Разве случайно купленный билет на поезд становится билетом к счастью?

Как он сказал? Треть жизни он мечтал набрать ей горячую ванну и заварить чаю? Мечты имеют свойство сбываться.

Ночью он будет просыпаться от кошмаров в холодном поту и будить ее, когда она закричит. Завтра снова станет перемалывать в себе сомнения в верности ее выбора, раздирая себя до крови.

Но сейчас ее голова лежит на его коленях. А его пальцы подрагивают, цепляясь за ее. Истома, какая овладевает им, когда он слышит музыку, вырывающуюся из-под его рук, накрывает его с головой. Он садится к ней на пол. Берет своими губами ее губы, пробуя их на вкус — вкус сигарет, чая и чего-то еще, что принадлежит только ей. Стягивает с нее свой халат, освобождая мягкое податливое тело до пояса. Она похожа на русалку с мокрыми волосами и голой грудью. И почти дикими, сверкающими глазами. Его собственная сорочка летит в сторону. И теперь можно прижаться к ней кожей. И слышать музыку ее сердца и ее дыхания.

Это потом он отнесет ее в постель. Сейчас ему довольно и кухонного пола.

— Солнце, — лениво изрек Пианист, глядя в окно их маленькой кухни через светлые занавески с занятными бабочками. В этом незамысловатом слове именно теперь было немало значения. Первое ясное утро за три недели хмурого неба, выплескивающего свои слезы то громким плачем, то едва слышными всхлипами.

Он сунул руки в карманы и смотрел, чуть щурясь, как по улице на велосипеде, быстро вращая педали, мчит почтальон. Губы Пианиста едва заметно улыбались. Потом он резко отвернулся от окна, откинул со лба влажную черную челку и подмигнул Лисе.

— Солнце, — подтвердила она и допила лимонад. Он был кислым до невозможности, но она этого совсем не замечала. — Теперь станет душно.

— Это лучше, чем если бы у нас выросли плавники.

— Ты просто не любишь дождь, — Лиса поднялась, услышав, как звякнула крышка почтового ящика.

Пианист проследил за ней взглядом. И помолчал. Он действительно не любил дождь. Тот бил по подоконнику, отдаваясь в висках. Его можно было заглушить только музыкой. Иначе он возвращался туда, куда возвращаться не хотел. В жидкую грязь по колено. В струи воды по прилипшей к телу одежде. К невыносимому холоду, который казался хуже адова пламени. И тогда он снова чувствовал тяжесть тела того, кого тащил на себе столько шагов, что не счесть. И не слышал больше запаха крови — о, он ненавидел запах крови — его тоже смыло дождем. И ощущал холод внутри, отбрасывая странные вопросы о том, почему не касается больше прерывистое дыхание его шеи. Потом раздавался голос Лионца. Этот голос Пианист слышал раз за разом. «Он умер». И по мерзлой земле скользили пальцы. Под ногти забивались мелкие камни. Физическое было прежде всего. Инстинкты были сильнее мыслей. Раз за разом он видел это в своих кошмарах. Почему это? Ведь было худшее. Гораздо худшее. Но приходило это.