Про Лису (Сборник) - страница 7

— Я учусь. Порой мне кажется, что у меня начинает получаться.

— Ты становишься от этого счастливее?

— Да. Мне не приходится делать то, что вызывает во мне отвращение.

Пианист ничего не ответил. И отвел взгляд. Почему-то в это мгновение он вдруг понял: отвращение — именно то, чего он боялся допустить в отношении Лисы. Это то, что он запрещал себе испытывать. То, ради чего всеми силами души пытался забыть ее голос, браво выводивший немецкую песенку для солдат. Он никогда не задумывался над этим.

Теперь она сама произнесла то слово, которое расставило все на свои места.

Теперь клубок начал наматываться. Он бежал из плена. Каким-то чудом, укрываемый случайными людьми и попутчиками, теми, кто помогли ему добыть новые документы на чужое имя, добрался до юга. Там присоединился к маки́. И среди них находился до сорок четвертого, до самой высадки союзных войск. После оказался в рядах новой французской армии. Когда война закончилась, для него самого мира так и не настало. Единственное, что все еще держало его — это музыка. Только ею одной он жил.

— Жаль, что я плохой композитор, — вдруг сказал Пианист. — Я так много мог бы рассказать.

— Прости, не могу тебе посочувствовать. С некоторых пор я предпочитаю тишину.

Лиса резко поднялась со своего места и вышла в коридор. Объясняться с ним в том, что она ненавидит музыку, было выше ее сил. Рассказывать, как очень скоро после освобождения однажды поняла, что не может больше петь, что даже звук собственного голоса ей противен, не было желания. Теперь, спустя время, все стало неважным. Тем и жила каждый день.

Пианист, глядя на закрывшуюся дверь купе, устало сунул руку в карман и достал сигареты. Странным было то, что он совсем не удивлен этой встречей, которой никто никогда не предвидел бы. Жизнь складывалась таким образом, что они так или иначе должны были встречаться. В некотором роде она была его судьбой. Пусть совсем не так, как когда-то ему хотелось. Пусть он и теперь все еще ее любил. Странной невозможной любовью. Теперь граничившей с равнодушием. Это не поддавалось доводам рассудка. Это не имело никакого значения для жизни. Это влекло за собой одни только случайные встречи. В поездах, в лагерях для военнопленных, на сцене. Впрочем, сцена теперь уже не могла быть местом их встреч.

Снова пошарил по карманам в поисках спичек. Ни в пиджаке, ни в брюках спичек не нашел. Поднялся, залез в карман пальто, висевшего на вешалке. Тоже пусто. Раздосадовано плюхнулся назад, на свой диванчик.

— Черт знает, что такое! — вырвалось у него.

А потом без зазрения совести решительно полез в ее сумочку, своевременно оставленную на диванчике. Лиса всегда носила с собой зажигалку. Всегда. Красивую, золотистую, с цветной эмалью в виде диковинной птицы. Она никогда не расставалась с ней. И Пианисту иногда казалось, что и курит Лиса лишь по двум причинам: чтобы хвастаться окружающим этой зажигалкой и чтобы выводить его из себя. Среди каких-то гребней, шпилек, косметичек и прочей ерунды наткнулся на небольшой кожаный кисет. Раскрыл его. Но вместо сигарет или зажигалки обнаружил внутри только чьи-то документы. Зачем-то полез и в них. И почувствовал, как огненный шар в груди мешает дышать. Такой шар в нем полыхал всего один раз — в день, когда он слушал из-за колючей проволоки со стороны бараков известную французскую певицу, приехавшую петь для немецких солдат в шталаге.

А здесь всего лишь бумажка. Не больше.

На имя некоего Франсуа Диздье.

Франсуа Диздье 1911 года рождения смотрел с фотографии глазами Пианиста.

А Пианист смотрел на него. И почти сходил с ума.

Шар внутри вспыхнул и погас.

Все в мире стало на свои места.

Он торопливо спрятал удостоверение обратно в кисет. Кисет отправил в сумку. Сумку — на диванчик Лисы. Сигарета вернулась в пачку — до следующего раза.

Она долго вышагивала по коридору вагона сначала в одну сторону, потом в другую. Потом остановилась у окна и смотрела в пустоту ночной темноты, стараясь не замечать своего отражения на стекле. Она не хотела возвращаться и все же вернулась.

Свет был потушен, и лишь ночник слабо освещал купе и Пианиста, мирно спавшего на своем месте. Лиса тихонько забралась под свой плед и устало прикрыла глаза, пытаясь унять мысли.