Про Петровича - страница 13

— Изверги! Я же жрать хочу! — Василий вскочил с места и быстро пошел к дому, бормоча что-то про себя.

— Я, пожалуй, тоже пойду, Петрович? — спросил Лёха.

— А? Да-да, иди уж… Ишь, макаронники голодные…

Петрович улыбнулся задумчиво и наклонил бутылку над стаканом. Вечер был теплым. Воздух свежим. Пиво — прохладным и вкусным.

Жить было хорошо.

— Петрович, а у меня водка!

— Ну, ничего себе…, - Петрович, уже раскладывающий на газетке плавленые сырки, порезанный дольками белый лук, черняшки полбуханки (зачем больше-то? не жрать все же собрались), пол-литровую банку развесной астраханской кильки пряного посола с плавающими в рассоле черными, как килькины глаза, перчинками, развел руками. — Ты чего это, интеллигент?

— Петрович, прошу, не побрезгуйте. Душа болит, Петрович! Душа!

— Ну, если душа… Душу пивом не залить. Это ты правильно. Ладно, тогда пиво останется на опохмел, на завтра. Душа — она же много требует. Не стопку и не две.

«Интеллигент» позвякал чем-то в сумке, потом вынул ноль-семь «Парламента».

— О! — сказал Петрович, щурясь на бутылку. — О! Никак, фантастику любишь? Лукьяненко, никак, читаешь?

— Что? — дернулся внезапный собеседник. — А-а-а… В этом смысле? Ноль-семь? Так у меня и еще есть.

— Это понятно. Одна бутылка звенеть не будет. Ну, наливай, да рассказывай. Облегчи душу, интеллигент!

— Учитель я. Историк. Какое там — интеллигент…

— У-у-у… Сложный разговор будет. Ну, за историю, — голосом генерала из фильма подыграл Петрович и в два глотка, солидно опустошил налитую емкость — пластиковую стопку граммов на сто. После выпитого он не кинулся сразу за закуской, как некоторые. Он выдохнул медленно. Пошевелил губами. Посмотрел сквозь прозрачный шатер ветвей на сумрачное небо. Вдохнул широко и привольно, расправив грудь. Отщипнул от корочки и аккуратно поднес к ноздрям, втянув хлебный запах.

— Хо-ро-ша…

— Сам остужал, в морозилке, как положено, — учитель уже накладывал кильку на кусок хлеба.

— Между первой и второй…

— А вот.

— Ваше здоровье!

— И ваше!

После второй Петрович закусил, аккуратно отломив плавленого сырка и похрустев луком. Лук был хороший. Сочный и сладкий, не требующий тут же запить и залить чем-нибудь.

— Ну?

— Так вот же!

— Нет. Ну — в смысле, что за дела?

— Ох, Петрович… Какие дела? Душа горит. Я не могу больше учить, Петрович. Я не верю тому, что рассказываю!

— Во как… А ты верь.

— Не могу! Я же учил историю, я ее любил! А у нас теперь каждые пять лет — новый учебник. И если их сравнить — ого-го, какая разница!

— А-а-а… Так дело не в том, что ты не веришь, а в учебниках. Это понятно. А сам не пробовал? Без учебника? Ты же историю, говоришь, знаешь?

— Сам… Чтобы сам, Петрович, надо спецкурс разрабатывать и методичку писать. А ее не принимают, если я пишу, как учили раньше. Нельзя, говорят, прославлять то, что прославляется. И нельзя ругать то, что ругается. А как бы не наоборот все. А у меня душа горит… И дети уже смеются. Тоже не верят.

Петрович пригорюнился. Потом подставил стопарик под горлышко, дождался наполнения, кивнул и молча выпил, не дожидаясь тостов. Закусил по-настоящему. И килькой, и хлебом, значит.

— Выходит, так как есть — ты не можешь, и дети не верят. А так, как тебя учили — нельзя. Ага. А по-другому, по новому, по современному не хочешь?

— Научите, Петрович!

— Ну, чему я тебя научу, образованного? Факты у тебя есть. Я тебе сейчас методологию дам, а ты слушай. Наливай, закусывай — и слушай. Итак, сейчас у нас время прагматиков, экономистов и юристов.

— И их сыновей!

— Юмор. Сатира. Это хорошо, но это не история. Слушай дальше. Значит, надо свести исторический процесс к понятному каждому вопросу: кому выгодно?

— Куи продест? Это по латыни…

— Вот-вот. Куи, значит. Матерно как-то, но правильно. Ну, вот берем с начала века прошлого, откуда весь крик у нас происходит и все перемены в учебниках. Кому была выгодна война России и Японии?

— Англии и Германии!

— Молодец. Отсюда и пляши. Считай кредиты, заказы оружия, дипломатические шаги. А кому было выгодно участие России в Первой мировой?

— Англии и Франции!

— Так вот и шагай. И тогда никто тебе ничего не скажет! А революция Октябрьская?