Пробуждение - страница 14

— Не только посмотрим, но и собьем ее, — подтвердил Достанко. — А ты, Серый, можешь валить домой. Ты мне надоел!

Он отпустил рукав Шульгина и пошел первый. За ним сразу же направились Поярков и Зимичев.

Шульгин повернулся было к дому, но что-то мешало ему уйти. Взглянув на сосульку, он медленно двинулся за ребятами.

Вчетвером вошли в темный двор. Медленно, стараясь не шуметь, стали подниматься по вертикальной пожарной лестнице, — она тихонько поскрипывала и покачивалась.

Добравшись до крыши, ступили в глубокий снег и, скользя по обледенелому карнизу, друг за другом потянулись над колодцем двора к сосульке. И тут шедший впереди Шульгин поскользнулся, упал и стал сползать к самому краю крыши. Зимичев попытался удержать его и сам не устоял и поехал в полуметре от него.

Поярков и Достанко оцепенели от страха. Зимичеву удалось ухватиться за обледенелый выступ крыши, а Шульгин все так же медленно сползал дальше и дальше. Повернув голову, он взглянул на Достанко, укоряя, и тот будто очнулся. Сделал несколько шагов к Шульгину, подал руку и схватился за ржавую трубу, к которой крепились провода. При этом ноги Шульгина уже повисли над пропастью двора почти по колено.

Но сил не хватало. И тогда на помощь подоспел Зимичев.

Через минуту все четверо стояли рядом, и Достанко говорил:

— Пропади она пропадом, эта сосулька. Идем вниз.

— Зачем же вниз? — удивился Шульгин. — Что мы, напрасно сюда поднимались?

Он забрался выше и медленно подобрался к ледяной глыбе. Взялся обеими руками и потянул на себя. Раздался резкий звук, будто открывали консервную банку, и льдина отвалилась и рухнула в снег.

— Ее тут оставлять нельзя, нужно скинуть во двор, — сказал Достанко.

Вдвоем они подтащили льдину к краю, посмотрели, нет ли кого внизу, и сбросили. Там ухнуло, прогрохотали осколки, и все затихло.

Когда вышли на улицу, Поярков восторженно сказал:

— Ну, ты дал! Герой дня! Я тебя за это сфотографирую! Я сделаю тебе лучший портрет! Ты же герой!

Шульгин посмотрел на него, улыбнулся и покачал головой. Хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и направился к дому.

Наполеоны растерянно провожали его взглядами. Нужно было как-то останавливать Шульгина, чем-то увлекать, чтобы не лопнул, не перестал существовать крохотный сосудик, образовавшийся между ними. Но запас возможностей кончился.

— Пусть идет, — наконец сказал Поярков. — Признаем, что удержать нам его не удалось.

— Заткнись! — рявкнул Достанко. — Что ты стоишь, Зима, — победа уходит!

Достанко и Зимичев бросились за Шульгиным.

Поярков остался один. Он не торопился бежать вдогонку. Ему нужно было обдумать, что произошло, ибо поступки Шульгина не вписывались ни в какие его представления о человеческом характере. Сначала не хотел идти на крышу. Потом пошел. Потом, оказавшись на миллиметр от смерти, не дрогнул, не побежал к лестнице. Довел дело до конца и тем самым показал пример истинной смелости…

Несколько секунд Поярков стоял неподвижно, не зная, как ему теперь поступить… Рядом на бетонном столбе покачнулся и скрипнул уличный фонарь. Прошуршал в водосточной трубе снег. За домом в переулке послышались голоса. Поярков оглянулся — никого. Но по коже все-таки побежали мурашки, и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее он пошел в ту же сторону, куда ушли ребята. Через минуту он уже мчался во весь дух.

Догнал лишь у перекрестка. Достанко упрашивал Шульгина остаться, приглашал в мороженицу — все напрасно. Что-то бубнил Зимичев.

— Вот и Юра тебя просит, — кивнул Достанко на запыхавшегося Пояркова.

— Правда, Серый, оставайся, — произнес Поярков.

Шульгин остановился, взглянул на Достанко, зевнул и продолжал свой путь.

Так ничего и не добившись, наполеоны отпустили его…

Школа готовилась к празднованию Международного женского дня — Восьмого марта…

Каждый что-нибудь готовил к празднику. Кто-то подарки, кто-то концертный номер, кто-то рисовал шаржи и раскрашивал бумажное панно, которое собирались повесить у входа, кто-то просто из любопытства путался под ногами у тех, кто был занят приготовлениями к торжеству.

В общем, заняты были все. Даже принципиальный Поярков согласился сфотографировать девочек-отличниц. Многочисленные снимки должны были украсить праздничную стенгазету, а школьные поэты должны были написать к ним поздравительные стихи. Поярков, как директор, ходил из класса в класс, ослеплял девочек вспышкой «Чайки», произносил: «Минуточку, повторим!» — и только после всех церемоний шел дальше.