Пробуждение - страница 57

Хотя он и не был верующим и не признавал церковных обрядов, Димитр Чукурлиев, железнодорожник, уступил настояниям родственников, решив остаться в Сырнево еще на несколько дней, чтобы вместе отметить и третины и девятины. Не хотелось идти поперек их желания, да и другие дела задерживали в селе, потому что он не был здесь с прошлой зимы.

В первую очередь пошел к отцу. Даже не дождался конца обеда. Не хватило времени. И не потому, что боялся за отца — пока здесь доктор Москов, повышенного давления можно не бояться! — просто хотелось поболтать со стариком с глазу на глаз, спросить, как дела по хозяйству, осталось ли еще прошлогоднее вино и кто уберет виноград в этом году, кто выжмет его в деревянном чане. Собирался спросить и об индюшках и гусях, несутся ли курицы, жива ли собака или умыкнули цыгане из табора. Много вопросов накопилось за эти несколько месяцев, и сейчас хотелось все обсудить с отцом. И самый главный — о Марийке! Чтобы не начали уже сейчас подыскивать ей жениха, потому что тогда все пойдет прахом — и дом, и Марийкино образование, все! Если это случится, ноги его не будет на свадьбе. Нельзя принимать в род Чукурлиевых любого встречного-поперечного. Это старый род, уважаемый и почитаемый испокон веку… И пусть отец поосторожнее будет с этим, как его, собачником Влаевым, иначе он, Димитр Чукурлиев, за себя не ручается — убьет его, не моргнув глазом! Никаких Влаевых, никаких собачников!.. Вот уже и сын его откуда-то появился — трубка в зубах, нос кверху, а сам, наверное, дерьмо дерьмом! Нет! Нет в Сырнево места никаким Влаевым, отпетым мошенникам, на которых клеймо негде ставить!

Такие гневные мысли теснились в голове железнодорожника по дороге к больному отцу. Еленка осталась с женщинами за столом — она, бедняжка, любила поесть, — ну и пусть себе ест на здоровье!.. А вот он никогда не отличался особым аппетитом, с детских лет ему достаточно было куска хлеба и сухой козьей брынзы, которые брал с собой. И когда стал машинистом, тоже все на ходу: то перехватит хлеба с солью и луковицей, то кусочек сала, посыпанного красным перцем, и со стручком острого перчика — для «сугреву». И не надо ему было ни банкетов, ни пиршеств. Вот и сейчас — съел несколько ложечек кутьи, чтобы помянуть тетю Марию, выпил глоток красного домашнего вина. Сразу определить не удалось, чье это вино — отца или Близнецов, но, увидев, как Близнецы улыбаются ему с другого конца стола, кивая на кувшин, понял, что, наверное, принесли они. И слава богу, что не опорожнили отцовскую бочку, можно будет захватить немного с собой. Надо признать, Близнецы не скупердяи, просто они крепко, по-старому держатся за землю и дома (будто собираются взять их с собой в могилу!), а вообще-то живут широко, не отказывая себе ни в еде, ни в выпивке. Но их дружбу с собачником Влаевым он не одобрял. В этом они, хотя и были двоюродными братьями, близкими по роду и крови, расходились и думали каждый по-своему. Железнодорожник был кровным врагом Влаева, а Близнецы поддавались на его удочку, верили ему чуть ли не больше, чем партсекретарю, который тоже терпеть не мог Влаева.

Поднимаясь по деревянной лестнице на второй этаж (Димитр думал, что отец лежит себе там на спокойствии), он вдруг услыхал со стороны кухни, находившейся в полуподвале, гробовой голос:

— Митьо! Это ты, Митьо?

— Я, отец. Где ты?

— Здесь, Митьо, в кухне. Да иди же сюда!

Димитр быстро спустился обратно по ступенькам, застегивая на ходу куртку: отец любил подтянутых людей — застегнутых на все пуговицы и с белым подворотничком, как у солдат. У Чукурлиевых все должно было быть образцовым.

Старик лежал под тонким шерстяным одеялом. Увидев сына, попытался встать.

— Лежи, отец, лежи. Не вставай.

— Надоело… Ну, как все прошло? Похоронили?

— Похоронили, отец, на хорошем месте похоронили. Всё было, как надо. И речи, и венки от борцов-антифашистов… Всё.

— Эх, жалко, я не мог прийти… Да и как пойдешь, когда голова кружится… А как встану, все начинает ходить ходуном, падаю… Плохо дело.

— Ничего, отец, ничего! И без тебя похоронили тетю Марию. Знаешь, она ведь была не из придирчивых.