Проходящий сквозь стены - страница 9

В полдень все статисты, переодевшись в свою одежду, собрались во дворе киностудии. Социальное неравенство тут же пропало. Дворяне братались с простолюдинами и лакеями. Николе говорил Фернандо, что с удовольствием поел бы солянки с сосисками. В нескольких шагах от него Трюм рассказывал о ресторане, где можно отлично пообедать за четыре или четыре с половиной франка. Режиссер открыл маленькую дверцу в воротах, выпустил всех по одному и каждому выдал талончик, по которому в половине второго впускали обратно.

Трюм пошел прямиком в хваленый ресторанчик. Следом за ним увязались еще несколько человек, в том числе высокородный коммунист, у которого из-под плохо застегнутой куртки торчал зеленый камзол.

— С виду ресторан так себе, но вы увидите, как там вкусно готовят! — говорил Трюм.

Заведение и впрямь было не ахти. Воняло прогорклым жиром и общественным туалетом. За мраморным столиком Трюм узнал человека с козлиной бородкой, которого режиссер несколько часов назад прогнал со съемочной площадки. Трюм сел напротив и указал спутникам на два соседних столика. Человек с бородкой был явно не в духе. Он спросил:

— Так что за чушь они в конце концов снимают?

— Вроде бы исторический фильм: две королевы — молодая и старая, герой-любовник и народ — для массовки. Еще есть дворяне, но какие! Увидишь — обхохочешься.

Человек с бородкой злорадно хихикнул. Трюм заказал бифштекс, литр вина и продолжил:

— Вечно одно и то же. Вместо того чтобы пригласить опытных профессионалов, они набирают кого попало. Вот мы и увидели утром, что из этого получается. Меня просто взбесил тот болван с белой перевязью — стоит перед камерой и не знает, куда руки-ноги девать. Так и хотелось сказать режиссеру: «Дайте его костюм мне — я покажу, как надо играть».

Человек с бородкой внимательно посмотрел на Трюма и покачал головой:

— Ты, конечно, профессионал, ничего не скажешь. Но дворянин из тебя никакой.

— Верно, — поддакнул коммунист за соседним столиком. — Принцесса от одного вида твоей рожи сбежала бы из тронного зала.

Уязвленный Трюм изо всех сил попытался скрыть обиду и с натянутой улыбкой сказал:

— Ну да, я не красавец. Но дело-то не в этом, а в ремесле. Мне в сто раз больше нравится играть простолюдина, чем дворянина, — по крайней мере, не выглядишь как на маскараде.

Аристократу подали фрикасе из кролика в белом вине, он повязал себе салфетку, чтобы не запачкать соусом зеленый камзол. И прежде чем взяться за еду, презрительно бросил:

— Честно говоря, на простолюдина ты тоже не тянешь.

— Это почему же? — взвился Трюм. — Может, у меня нет такого толстого пуза, как у тебя, зато я колоритный.

Человек с бородкой щелкнул пальцами и со знанием дела подтвердил:

— Он прав. Этого у него не отнять. А что нужно для роли простолюдина? Колорит!

— Вот-вот, колорит, — повторил Трюм. — Потому-то я и говорю, что никто из сегодняшних статистов не может сыграть так, как я. Даже вон тот аристократ, который сидит и жует свою крольчатину, человека из народа нипочем бы не сыграл!

Дворянин-коммунист гневно отодвинул тарелку и возмущенно грохнул кулаком по столу: его, коммуниста, исключили из народа!

— Если здесь кто-то имеет право называть себя человеком из народа, то только я. Можешь заткнуться со своим колоритом!

— Ты ничего не понимаешь, — ответил Трюм. — Талдычишь, сам не знаешь что. Какой ты народ?

Они начали кричать, потом ругаться, и только благодаря решительному вмешательству хозяина не случилась драка. В итоге дворянин покинул заведение, обозвав Трюма бездарью и пообещав намылить ему шею в студии.

На пылающем закатном небе сквозь пожелтевшую листву проглядывали голубые купола холмов; внизу, в разрисованной ручейком долине, жила своей жизнью деревня с соломенными и красными черепичными крышами домов; а еще дальше, в золотистом свете раннего утра, вонзился в облака шпиль средневекового монастыря. Трюм со скоростью ветра бежал по лабиринту декораций, спасаясь от гнева коммуниста благородных кровей, который подловил его в пустынном уголке студии. Он успел улизнуть и теперь метался среди картонных домов и прочей исторической бутафории, пытаясь пробиться к товарищам. Коммунист бежал за ним по пятам; он взмок, запыхался, кряхтел, но уступать не собирался; иногда на секунду он замирал на месте, чтобы перевести дух. Трюм тоже останавливался и слышал, как дворянин у него за спиной угрожающе пыхтит: