Проигравший из-за любви - страница 8

Для его дочери, которая пришла в дом с голой скамьи и от соснового стола в пансионе, новое жилище показалось превосходным, кроме того, она была рада, что это ее дом. Она сказала своему отцу, что кое-что нужно поставить в гостиную, поскольку она выглядит несколько пустоватой по сравнению с гостиной у мисс Мэйдьюк в Ноттинг-хилле. Ведь та священная комната была украшена акварельными пейзажами, берлинскими покрывалами на стульях, восковыми фруктами и различными изделиями молодых леди мисс Мэйдьюк, и достигала своего настоящего совершенства в течение нескольких лет. Ни одна комната не могла расцвести, подобно Минерве, просто из головы простого обойщика.

— Папа, я должна сделать тебе несколько чехлов на стулья, — сказала Флора и немедленно купила несколько фунтов берлинской шерсти и дюжину ярдов холста. Чехлы для стульев строчились со скоростью ста или около того швов в день. Тем временем в гостиной на Фитсрой-сквер появился уж совершенно никчемный турецкий ковер, разбитый островками стульев и столов; все это было очень старомодно и совсем не подходило к дому. В комнате находились также широкий стол из красного дерева, четыре старинных стула из черного дерева с резными спинками, шесть стульев из палисандрового дерева, украшенные желтой медью, более или менее современная софа, письменный стол у задней стенки гостиной, где мистер Чемни писал письма и читал газеты. Лишь одна деталь изящества скрашивала эту нелепую обстановку — около центрального окна в гостиной мисс Чемни устроила маленький птичник: полдюжины канареек в большой клетке и австралийский попугай, сидящий под потолком на полированном медном кольце. Правда, канарейки почти не пели. Возможно, атмосфера Фитсрой-сквер не благоприятствовала пению, хотя при покупке птиц Флору убеждали в их вокальных способностях. В основном они весело чирикали, порхали, иногда даже пытались издавать слабенькую трель. Австралийский попугай издавал звук, подобный скрипу открывающейся двери, который он повторял с небольшими интервалами на протяжении дня, что явно доставляло ему удовольствие, как будто в этом он находил подходящее выражение своих чувств. Звук был отвратительным, но птица была очень красива, что и оправдывает ее, считала Флора, поскольку от птиц вообще можно ожидать чего угодно.

Флора стояла у клетки и наблюдала за канарейками, когда Гуттберт Олливент увидел ее первый раз. Ее отец отсутствовал во время его прихода и поэтому доктор Олливент решил увидеть молодую леди, не желая терять времени, затраченного на поездку в район Фитсрой, находящийся в значительном удалении от района его обходов на Мэйфеерской дороге, где были узкие улочки, маленькие дома с живущими в них старыми девами, полными стареющими холостяками, губящими себя обжорством и выпивкой. Он поднялся наверх, повторяя строчки из поэмы о девушке с берегов Дав, улыбаясь про себя сентиментальности матери и обещая себе самому не быть сентиментальным. Слуга открыл перед ним дверь в гостиную, и доктор Олливент зашел без объявления и увидел ее — Флору Чемни, которая, нагнувшись к клетке, занималась совсем увядшими канарейками.

«Все-таки моя мать была права, — думал он, признавая ее слова и глядя на Флору. — Она самая милая девушка, которую я мог видеть за всю свою жизнь».

«Милая» — это было слово, которое непроизвольно возникало у людей по отношению к Флоре Чемни. Маленький овал лица с большими серыми глазами, темные ресницы и брови с красиво наложенными тенями, густые каштановые волосы, обрамляющие прекрасный лоб, длинная тонкая шея, очень стройная фигура, точеные руки и ноги — в общем, скорее нежный, нежели яркий образ. Серое платье из мериносовской шерсти, узкий стоячий воротничок, голубая ленточка, свободно повязанная на шее — все это так шло ей. Но была еще у нее необычайная грация и мягкость, что напоминало Гуттберту Олливенту картину Груса, продававшуюся у Кристи и Мэнсана за одиннадцать тысяч фунтов стерлингов. На ней была изображена девочка, гладящая голубя.

Доктору не пришлось представлять себя самому. Флора подала ему руку и искренне улыбнулась.