Прокламация и подсолнух - страница 28

стр.

На дороге в обе стороны было пусто, значит, можно и поговорить. Симеон подошел к Штефану, сел рядом, попросил показать оружие. Тот охотно вытянул пистолет из-за пояса, пожал плечами на похвалу отлично вычищенным стволам.

– Штучная работа, похоже, – Симеон вернул Штефану пистолет, протягивая рукояткой вперед. – Под заказ делали?

– Не знаю, – мальчишка чуть сник. – Дядька подарил. Давно уже.

– И сейчас твой дядька где? – поинтересовался Симеон. Про отца-то малец и вспоминать не хотел, ясное дело, а дядьку вот второй раз помянул ненароком и вроде добром. Да и пистолетами явно дорожил.

– Не знаю, – угрюмо бросил Штефан, терзая зубами травинку. – Я ж в академии был. Больше двух лет не виделись. Писать пробовал, да письма мои, похоже, не доходили.

Симеон кивнул сочувственно. Времена лихие, конечно. В аккурат чуть больше двух лет назад по Олтении[36] прокатилась волна турецких погромов, в Чернеце вон аж побоище настоящее приключилось, только все-таки не сумели крестьяне отстоять и свою деревню, и усадьбу слуджера Владимиреску. А пандуры подоспели слишком поздно, да и силы были очень неравны. Разве потом помогли – вывозить нехитрый скарб, уцелевший на пепелищах. Стычки много где были, а если еще вспомнить боярские усобицы, да и все остальное... Не диво, что дядька как в воду канул, пока парень учился!

– Может со стороны матери родичи знают, где искать? – решил выспросить все-таки Симеон. Ну должна же у мальца быть хоть какая-то родня, кроме батьки-сволоты! – Он ведь по матери тебе дядька?

Штефан мотнул головой.

Симеон удивился: как так? Если дядька – отцовский брат или родич, что ж он с отцом расплевался аж до проклятий, а дядьку искал? А может, и неродной, мало ли, вон Макарие Морою дяденькой кличет...

Вздохнул. Ладно, в загадки можно до завтрашнего утра играть, надо с парнем поговорить прямо.

– А у матери твоей, покойницы, родня-то жива какая?

Штефан покосился с заметным подозрением.

– К чему ты спрашиваешь?

– Да видишь ли, не верю я, что ты доберешься в одиночку до своей школы, – честно сказал Симеон. – А даже если доберешься – жить надо на что-то в той Австрии. Ну и веревка крепка повивкой, а человек – родными. Есть же у тебя хоть какая-то родня?

– Родня-то есть, только с теми, кто туркам пятки лижет, мне не по пути, – Штефан приметно поморщился. – А остальным сейчас точно не до меня. Свои бы шеи уберечь, куда им еще мои беды! – и прибавил намного тише: – Скандал, к тому же...

Насчет скандала – оно и понятно. Не хочет парень сор из избы выносить, имя матери трепать. Вот только остальное, да еще с высказыванием про турков... Симеон насторожился:

– Это какие же у них беды?

– А! Маминых родичей господарь недавно из Дивана турнул, – Штефан сплюнул изжеванную травинку и сорвал следующую. Стряхнул пальцем притаившегося у самой земли небольшого слизняка, посмотрел некоторое время, как тот ползет по сапогу вниз, оставляя блестящий след. Симеон приметил, что травинку Штефан все-таки бросил, сорвал третью. Побрезговал божьей тварью, князюшка.

Что там в Бухаресте творилось, до их глухого угла толком и не доходило, но если припомнить, какие фамилии упоминались давеча в Клошанях, крови тут, похоже, самые что ни на есть высокородные. Как бы не явились-таки по голову Штефана арнауты на заставу! Хотя щенок же еще совсем, и про причину ухода из дому вроде не соврал, так что навряд ли. Но вот ссора его с батькой, если добрым именем матери и закончилась, то начиналась совсем не с него!

– А батька твой, значит, в сторону турок смотрит? – Симеон решил проверить догадку.

– Смотрит, – Штефан скривился и потом явно передразнил: – Запомни, пользу ты можешь принести, только служа великой Порте!

Симеон только головой покачал. Ну да, чтоб у парнишки с таким норовом, да не было своего мнения обо всем на свете? Хотя здесь с ним трудно было не согласиться, и он все-таки не сдержался:

– Боярам нашим турецкая задница чисто медом намазана! А ведь и им тоже сплошные убытки и разорение, что про простой народ говорить!

Штефан охотно закивал.

– Вон в Крайове после нашествия Пазвантоглу[37] из семи тысяч домов осталось триста.