Проклятие для Обреченного - страница 3
Я чувствую запах крови, отчаяния, и осевшие на голову проклятого убийцы стоны заживо сожженных, повешенных и обезглавленных. Он носит их гордо, словно корону.
Правая рука императора.
Потрошитель Тьёрд.
А тени за окнами – Сыновья резни, три десятка лучших вымуштрованных воинов, всюду следующих за своим генералом. Говорят, они умерли задолго до того, как родился этот мир, и что Тьёрд вырвал их из чрева Трехглавого, когда тот подавился собственным безобразным порождением и с проклятиями изрыгнул его обратно.
— Я проведу здесь ночь, - не глядя ни на кого конкретно, озвучивает свое решение Тьёрд. – Накорми моих воинов, кхет[1], пока они не обглодали твои кости.
Отчим иступлено поколачивает лбом пол, а моя сводная сестра, внезапно, словно Огненная птица восстает из пепла: она все еще на коленях, но уже расправила плечи и откровенно привлекает внимание попытками заговорить и выразить радушие на халларнском.
Боги, надеюсь, она делает много ошибок в словах.
Но генералу нет дела ни до кого из нас: они со Старшей жрицей явно играют в одну им понятную игру, сражаясь взглядами не на жизнь, а на смерть. Личные псы тирана-императора не балуют почтением никого, кроме своего воинственного бога и хозяйской руки. Что им какие-то жрицы с их жертвами, когда они мечами «жертвуют» Трехглавому куда более щедро и днем, и ночью.
— Разве верному воину императора не полагается быть на поле битвы? – первой разрушает напряженную тишину жрица. У нее бледные, как будто нарочно обескровленные губы и гневный взгляд.
— Разве я обязан отвечать на глупые бабские вопросы? – спокойно, не утруждая ни одну лицевую мышцу, в свою очередь интересуется Тьёрд. – Ты и твои сестры уже собрали кровавую жатву, Алигара. Видящий остался глух к вашим унылым мольбам?
Любого из нас, кто посмел бы высказать хоть толику неуважения к Трехглавому, уже давно предали бы скорому железному суду – отсекли язык вместе с головой. Но этому монстру можно все, потому что он – сам себе бог, сам себе указ и исполнитель. Потому что его боится даже смерть.
— Императору следует почаще пороть своих псов, - низко шипит Старшая жрица и снова тянет ко мне сухую костлявую руку. – Твоя ладонь, дитя.
Я молча, словно полоумная, мотаю головой и пячусь к лестнице.
Я не хочу лежать на каменном алтаре со связанными лодыжками и запястьями и смотреть, как кинжал, которым мне перережут горло, натирают специальными маслами и омывают благословенным огнем. Лучше пусть этот монстр оборвет мою жизни прямо сейчас. По крайней мере, мне не придется долго и мучительно вглядываться в лицо смерти.
— Ты знаешь, что за непослушание Видящий жестоко накажет всю твою семью? – Жрица продолжает наступать на меня, и девочка с лысой головой снова ритмично бьет в колокольчик. – И что я могу…
Жрица не успевает закончить, спотыкается о мое выражение лица, потому что я вижу то, чего она видеть не может: огромную мощную фигуру генерала за ее спиной, и руку в стальной перчатке, которая опускается ей на плечо.
Металлические, с глубокими царапинами пальцы сжимаются вокруг выпирающей плечевой кости, женщина издает болезненный вскрик, пытается скинуть с себя руку, но Тьёрд запросто отодвигает ее куда-то подальше с глаз и скупо отдает распоряжение:
— Я собираюсь провести ночь под крышей этого дома, Алигара, и до тех пор ты не тронешь ни одного из них. Или, - в его голосе появляется намек на иронию, - можешь попробовать взять эту кхати[2] и через несколько мгновений будешь лично разговаривать с Трехглавым. С удовольствием отправлю ему в подарок свой меч, воткнутый в твою сердце.
Происходящее кажется невозможным сном. Пес императора спасает недостойную кхати?
Я не позволяю своему сердцу слишком быстро радоваться, хоть оно буквально скачет галопом. Только что выжженная отчаянием пустошь покрывается зеленой сочной травой, а голова кружится от острой потребности жить. Не когда-то потом, а прямо сейчас.
— Император узнает о тебе, - злой собакой огрызается жрица и, глядя на меня через плечо, бросает странно похожее на пророчество: - Лучше умереть на алтаре, чем оказаться должницей Отшельника Тьёрда.