Проклятие семьи Пальмизано - страница 15

Был уже восьмой час, когда посетители разошлись. Доната вошла к больной и обнаружила, что та уже почти не дышит. Казалось, она дремлет, но на губах ее играла загадочная улыбка. Уловив шорох, Франческа открыла глаза. Она взяла двоюродную сестру за руки, и улыбка стала шире.

– Не волнуйся, Доната, все будет хорошо. А теперь приведи ко мне детей, я хочу попрощаться.

Она никогда не делала между ними различий и сейчас обняла так, словно оба ребенка были ее родными, и немного задержала их в объятиях: перед смертью ей хотелось напитаться их запахом и сохранить его навеки. Затем Доната увела детей и уложила спать. Когда она вернулась к изголовью кровати больной, Франческа все так же загадочно улыбалась, но глаза ее были снова закрыты. Она открыла их, услышав шаги.

– Они уснули? – спросила умирающая едва слышно.

– Да, помолились ангелу-хранителю и уже спят. Все эти дни они стараются не спать как можно дольше… Они не понимают, что происходит, но чувствуют, что что-то надвигается.

Франческа плакала. Доната припала к ней и стала целовать в глаза, в щеки. Их слезы смешались. Франческа попыталась отстраниться, чтобы заглянуть Донате в глаза, но силы уже покинули ее. Ей оставалось всего несколько мгновений, и она прошептала сестре на ухо:

– Я исполнила свое обещание. Теперь ты должна поклясться, что будешь обращаться с Джованной, как с родной дочерью.

И в ту секунду, когда Доната произнесла: «Клянусь», Франческа в последний раз попыталась набрать в легкие воздуха, но лишь беззвучно выдохнула и скончалась.

На похоронах Франчески Доната возглавляла траурную процессию вместе с синьорой Анджелой, и все восприняли это как должное, потому что считали ее полноправным членом семьи Конвертини. Доната вошла в церковь Иммаколаты, ведя за руку маленьких Джованну и Витантонио, и не отпускала их всю службу. И два часа спустя на кладбище Беллоротондо они все еще были вместе – со склоненными головами стояли перед впечатляющим семейным склепом Конвертини, сжавшись от страха и крепко держась за руки, словно горестные изваяния. Доната и Джованна были с ног до головы в черном; у Витантонио черный галстук и траурная нарукавная повязка резко выделялись на фоне белой рубахи.

Люди подходили к Донате выразить соболезнования, словно она была самой близкой родственницей покойной, а затем гладили детей по щеке или ласково ерошили им волосы и, отходя, уже не сдерживали слез. Беззащитные фигурки двойняшек вызывали в суровых сердцах уроженцев Апулии такую жалость, на которую они не были бы способны ни при каких других обстоятельствах.

Приняв соболезнования, Доната подошла к братьям Конвертини и по очереди расцеловала их. Первым – Анджело, который после смерти Антонио занял его место на лесопилке и стал главой семьи. Затем Марко, Маттео, Луку и Джованни, известных в деревне под прозванием «четыре евангелиста». Все четверо учились в Бари, там же женились и остались там жить. Марко был адвокатом, Маттео работал у тестя-сапожника, Лука строил карьеру в «Банка пополаре»[11], а Джованни, хотя и был инженером, открыл в Отранто химическое предприятие вместе с тамошним родственником и собирался туда переехать. Потом Доната расцеловалась с их младшей сестрой Маргеритой. Та вышла замуж за сына венецианского нотариуса и уехала к нему на север, проделав тот же путь, что когда-то ее мать, только в обратном направлении. Наконец она подошла к синьоре Анджеле. Женщины устремили друг на друга испытующие взгляды; Донате показалось, что прошла целая вечность. Потом Анджела Конвертини обняла ее за плечи, притянула к себе и четырежды поцеловала.

Все еще держа детей за руки, Доната развернулась и пошла к выходу. Они шли мелкими неуверенными шажками мимо соседей, стоявших группами и обсуждавших случившееся. Казалось, все искренне горюют. Люди расступались, давая им дорогу, и когда Доната с детьми дошли до ворот кладбища и направились по длинной, обсаженной кипарисами аллее в деревню, никто не удивился, что вдова Вито Оронцо Пальмизано, бедная крестьянка из Матеры, уводит детей Франчески, вдовы старшего Конвертини. Как никого не удивило и то, что ни дядья, ни бабка Анджела, истинный стержень семьи, этому не противились.