Проклятие зверя: 3 дочь, 13 невеста - страница 2

Что только не пробовал Роден, дабы Карра смягчилась, но она совсем погрузилась в себя и свою ненависть к мужу. Именно тогда Зверь и понял, что познал неизведанные, обжигающие чувства. Любовь и отчаянье! Они его переполняли, но при этом открывали новые горизонты. Рождали глупые и мирные порывы.

Альфа решил, что так не могло дальше продолжаться! Он во что бы то ни было завоюет эту самку.

Да! Из-за Карры Роден был готов остановиться…

О чём и сказал жене. Тихо, нерешительно, в очередную попытку добиться её благосклонности и без особой надежды на милость. На ложе, где дева в полумраке ночи стонала от боли, которая до сих пор снедала её нутро, положил дары с последнего похода: драгоценности, шкуры…

Карра лишь зубами скрипнула, проглатывая стон боли — чего не желала, чтобы Роден видел как ей плохо! Потому и промолчала! По обычаю, вперив морозный взгляд перед собой и плотно поджав бледные губы.

Исхудавшая упрямица… умирающая супруга!

И тогда Роден заверил в своей искренности и поклялся, что согласен на что угодно, лишь бы жена его простила и приняла. Он был готов бросить к её ногам всё, чего бы она не пожелала.

Его тон, страсть, пыл пошатнули стену ненависти девы, и тогда Карра смилостивилась…

Она всего лишь хотела мира, а не супруга узурпатора и монстра! Кто вечно приносит боль, горе и умывает землю в крови! При столь волевом характере, Волколачка умела убеждать мягко, хоть и повелительно. И как оказалось, при обострённой категоричности, неплохо подстраивалась под жизнь.

Роден от счастья чуть не завыл. Упал на колени подле и поклялся, что докажет, как может быть другим. Первые за всё время супружества коснулся её изящной руки без страха быть отвергнутым. С трепетом сжал в своих огромных ладонях хрупкую кисть Карры и… очи девы сомкнулись — супруга впала в беспамятство.

Роден завыл от ужаса, сотрясая её изнеможённое болезнью тело:

— Карраа-а-а!!!

Было подхватил на руки, но собрался с мыслями, и уже вскоре подле неё крутилась лекарка. Альфа ни на миг не отходил от дверей комнаты, где была любимая. Заглядывал, спрашивая, не нужна ли помощь? Но старуха отмахивалась: «Выйди, Альфа!» И лишь под утро, послед долгой борьбы за здоровье Серой волчицы, заверила, что молодой супружнице Альфы больше ничего не грозило. А опосля тихо добавила, что, увы, отныне потомства дать это чрево не сможет. И ежели Роден был готов любить супругу и бесплодной, то Карра не могла смириться с таким порядком дел. Хоть и началась сравнительно тихая пора семейного счастья, зачать никак не получалось и тогда Карра велела сыскать тех, кто бы смог помочь её личному горю.

Роден сыскал. Много городов и сёл перетряхнул, в дальние края забрёл, разных ведунов и колдунов к супруге пригонял, никто не обладал силой для того. И только одна ведьма взялась за лечение, но предупредила:

— За то будет незначительно высокая цена! — скрипучий голос был ровным и вкрадчивым. — Вроде и ничего, а на деле — ой как дорого! Не нарушать мира на Земле! Не применять более силы Зверя! Не уничтожать жизнь и тем паче не трогать тех, кто слабее! Это может пошатнуть баланс природы. И ежели существа подчинятся, боги покарают! И месть их будет жестокой!

Карра не медля ответила, что готова, Роден чуть помешкал. Глянул на супружницу, на то, как в ожидании чуда светились сапфирами её чистые глаза, и дал своё слово. Старуха на крови велела поклясться — супруги выполнили, а через год Серая волчица осчастливила Альфу двумя щенками-сыновьями!

От счастья оба не знали, как благодарить ведьму. А старуха отказалась от денег, власти, сокровищ разных, но прежде чем покинуть новоявленных родителей, напомнила:

— Не выходить тебе больше детей. Чрево слабо — и ты помрёшь, и ребёнок! — строго и вкрадчиво. Не страшила понапрасну — предостерегала, а как любого, кому помогла, и совет напоследок оставляла.

— А ежели понесу? — уточнила Карра, колыбели сыновей покачивая, да на старуху поглядывая.

— Пей зелье крепкое, — наставительно покивала лекарка, — оно поможет! Сделаешь, как велю, и жизнь будет у вас хорошая.

Поблагодарила Карра старуху, а во взгляде её не было радости — печаль застыла, словно знала бабка больше, чем говорила, но уже смирилась с тем.