Пророчица - страница 72

). Получалось, что выступление в нашей квартире было единственным проявлением пророческих видений Матрены за много лет (маленькая старушка поступила в дом престарелых за год до интересующей меня дурочки, и все время они были в одной палате). Очень странно, но приходится принять это как факт.

Второе: Матрена была очень спокойной, малоподвижной, часами сидела или лежала на кровати («сядет и сидит, как истукан, сидит, не шевелится, потом руки переложит на коленях и опять сидит»), оживлялась только, когда надо было идти в столовую («как бидонами загремят, она встанет, пойдет…»), почти не разговаривала и не отвечала на обращенные к ней слова, хотя кое-что, вероятно, понимала («Она раньше-то говорила маленько, когда сюда попала, первое время — встряла маленькая старушка, — даже песенку пыталась петь, да слов-то не знает, две строчки пропоет и всё — смех да и только»). Услышав про тетю Мотю, поющую песенки, я заинтересовался: «Какие песенки?» — «Да это только говорится: песенка, а только пропоет: «Мы едем, едем, едем в веселые края…» и замолкнет — стоп-машина! Да и когда это было! Теперь она и вообще рта не открывает. Спросишь ее что-то — она и головы не повернет, и глазом не моргнет — как и не слышит». Естественно, желающих поговорить с Матреной и не появлялось до тех пор, пока не возник Антон. «Мальчик-то этот, он несколько раз приходил — он ее спрашивает что-то, говорит, а она — ни слова в ответ. Он посидит, посидит, отдаст ей, что принес, — вот это она понимает: съест, еще смотрит. Вот и весь их разговор. Ну, возьмет ее за руку, выведет сюда на лавочку — сейчас тепло — здесь посидят. Как с ней разговаривать?»

Третье: Все же кое-что Матрена соображала и многое могла делать самостоятельно. Она сама одевалась, по своей охоте посещала туалет («У нас некоторые не могут; хорошо, в нашей палате только одна такая — вы ее не видели, перед вашим приходом в другую палату перевели — хоть бы там и оставили совсем; а Матрена — нет, она сама»), мылась («Посадят в ванну, намылят мочалку — она трет — понимает, значит; полотенце подадут — вытирается; плохо, конечно, — помогать надо»), ходила в столовую. Но когда я со всей тщательностью попробовал выпытать: можно ли было Матрену чему-то научить? — мои собеседницы резко запротестовали: «Как это научить? Матрену? Да что вы — ей шлепанцы засунь поглубже под кровать — она не вытащит: босиком пойдет. Чему ее учить? Нет». Я не отставал: «Ну, а если ее подучить: «Подойди к Маше, скажи: «Я есть хочу». — «Не-е. Слово «есть» она хорошо понимает, но так… Нет. И не поймет, и не сделает ничего. Бесполезно это. Ее хотели раньше приспособить полы мыть в коридоре — она ведь крепкая и мыть умеет. Но без толку: махнет два раза шваброй и станет или вовсе уйдет — забывает что ли, чего от нее требуется. Дурная она совсем».

И, чуть не забыл, четвертое: Пока не появился Антон, никто к Матрене не приходил, она не получала никаких известий «с воли», никаких передач, никто ее судьбой не интересовался. В этом мои информаторши были уверены: такие вещи не могли бы пройти незамеченными, поскольку контакты обитателей дома с внешним миром — важнейшие события в их жизни, и каждое такое происшествие долго и активно обсуждается всем коллективом. Матрена была одна как перст до того, как неожиданно нарисовался ее племянник, и его появление стало событием, наделавшим много шуму. Могу себе представить, сколько пересудов вызвал в их замкнутом обществе мой визит.

Вот — в сухом остатке — и всё, что мне удалось выяснить при моей рекогносцировке на местности. Распрощавшись с разговорчивыми матрениными сожительницами, поблагодарив их за содержательную беседу и презентовав на прощание кулечек конфет «Ласточка», я отбыл восвояси и, по дороге в редакцию, обдумал, что же, собственно говоря, я сумел узнать.

Можно сказать, что с абсолютной достоверностью подтвердилась психическая ненормальность Матрены, но одновременно все данные — от врачебного заключения до свидетельств близко знающих ее соседок по палате (а они-то произвели на меня впечатление вполне нормальных бабушек) — говорили, что