Пророчица святой горы - страница 10
— Ты понимаешь язык арабов, чужеземец? — спрашивал голос из пещеры тихо.
Так как Клаус не понял вопроса, то он сказал на испанском языке:
— Я не понимаю твоего вопроса, дух святой горы. Но ты наверно знаешь испанский язык, на котором здесь так много говорят.
— Да, говори на этом языке, если имеешь мне что-нибудь сообщить. Но сперва скажи мне, кто ты такой и как явился сюда.
— Я немецкий моряк, на которого коварно напали рифовые пираты и выдали Мулею Сулейману.
— Немецкий моряк?! — крикнул голос вдруг на чистом немецком языке и дрожа от возбуждения.
— Как твое имя, твое имя?
— Клаус фон-Винсфельд.
— Клаус, мой Клаус! — закричала теперь пророчица, и — почтенное старческое лицо вынырнуло теперь из тумана паров. — Иди ко мне на грудь! Я — твоя мать.
Штертебекер как бы оцепенел от этого неожиданного открытия, к которому совсем не был подготовлен.
Он ожидал встретить тут европейскую женщину, злым роком заброшенную сюда; он надеялся, что эта пророчица, может быть, даст ему известия о том, что он хотел знать.
Но что эта мудрая Мириам, пророчица святой горы, пользовавшаяся всеобщим почитанием, которой все далеко кругом боялись, что эта окажется его матерью, это никогда ему и во сне не снилось.
По этому он стоял как пригвожденный и не мог двинуться с места.
Но старушка уже висела на его груди. Она перешла узкий ручей и обхватила своего любимого сына, от которого ее суровая судьба оторвала ее в течение бесконечно долгих лет и которого она здесь, в глубине Атласских гор, посреди полуцивилизованных, фанатических племен, снова нашла.
Теперь оцепенение, охватившее Штертебекера от такой неожиданности, оставило его. Да, он узнал свою любимую мать! Волосы ее уже совсем побелели, и в лице ее врезались глубокие морщины от глубокой старости, но прежде всего от лишений и печали ее несчастной жизни.
Но глаза, эти милые, добрые, кроткие, полные духом глаза, были те же самые, которые в его детстве так радостно смотрели на него.
Он обнял старушку обеими руками и горячо целовал ее в сморченный от печали и страданий лоб.
Слабо потянула его Адельгейд фон-Винсфельд в глубь пещеры. Она не хотела больше оставить найденного сына. И таким образом они долго стояли, крепко прижав грудь к груди, в блаженстве счастливой встречи после столь долгого страшного времени.
С ужасом смотрел Самбо издали на происходившее, не понимая ни слова из их разговора.
Никогда он ничего подобного не видал и даже не слыхал. Никогда он не видал лицом мудрую Мириам и не имел никакого представления о ней. И теперь он увидал этого, увидал, как старая женщина с длинными белыми волосами, с белым лицом, какого еще никогда не встречал, выступила из облаков пещеры.
Да, она даже обхватила руками чужеземца, который вопреки старому обычаю, подошел так близко к туману паров, и потащила его с собою в пещеру.
Все это, по его мнению, могло только иметь цель наказать дерзкого за его нарушение святыни или даже совсем бросить его в кипящую реку.
Это предположение его подтвердилось еще тем, что Штертебекер обхватил старушку руками. Произошла, видно, борьба, в которой мудрая Мириам осталась победительницей. Потащила же она его в пещеру.
Самбо не медлил ни минуты, чтобы следовать своему господину, которому присягал в верности до самого гроба, хоть бы даже в самую Джегенну (ад).
Позабыв все кругом, с одной только мыслью спасти своего господина, бросился он к пещере.
Он перепрыгнул дымящий ручей, и в следующем моменте он находился уже во внутренности страшной и до сих пор священной пещеры.
Она была полна мраком, потому что сумерки уже совершенно спустились, и в ней ничего нельзя было разобрать.
Между тем он заметил в стороне боковую пещеру, правильно освещенную, откуда, к его изумлению, раздался голос его господина.
С любопытством он подошел ближе и увидел его в крепких объятиях с мудрой Мириам, сидящих на диване.
Сама пещера же — и это его глубоко изумило — была не только удобна, но была устроена со всей роскошью; она образовала настоящее жилое помещение, в котором были все предметы, которых человек требовал для удобной и приятной жизни.