Прорывая мрак времён - страница 10

— Эй, подвезу. Дорого не возьму! — зазывает кавказец, высунувшись из окна старенькой копейки. Зелёная краска выцвела, «жучки» на поверхности, бок с вмятиной. Катя поправляет рюкзак и решительно подходит:

— Сколько до Сноёвки?

— Э! Красавиц, — округлое, потное лицо расплывается в хищной улыбке, обнажив под густыми короткими усами с проседью пару золотых зубов. — Почти задаром.

— Цену говорите — я разберусь, задаром или нет.

— Только для тебя, — тёмные масленые глаза сверкают похотью и расчётом, — пятьсот.

— Чего?.. — негодует Выходцева.

— Бензин не дёшев, — оправдывается таксист заезженной фразой. — Вон как цена подняться…

— Триста, и не рубля больше, — отрезает Катя.

— Э! Красавиц, — с поддельным негодованием качает головой кавказец, — за триста до автобусная станция довезу…

Позади копейки синяя «Toyota» нервно сигналит. Из окна высовывается коротко стриженая мужская голова. Холодные серые глаза сверкают злобой:

— Убери колымагу. Проехать дай! — угрожает грубо водила. — А то багажник твоей развалюхи сейчас до капота вобью…

— Щас, жди, мы едем уже, — отмахивает таксист и оглядывается: — Четыреста и по рукам.

— Пойдёт, триста пятьдесят — у меня евро.

Кавказец кивает с довольным видом. Водитель «Toyota» продолжает набибикивать, сопровождая каждый сигнал отборным матом. Мозг разрывается. Катя нервно тянет ручку — замок не срабатывает.

— Э… не так.

Водила, пыхтя, вылезает из машины. Подтягивает спортивные штаны, чуть ли не до груди. Короткие ноги, округлое пузо, руки повышенной волосатости и её полное отсутствие на макушке — типичный представитель таксопарка от «народа гор». Взявшись за ручку, кряхтя, пару раз ударяется бедром о дверцу, и она со скрипом распахивается. Нагло ухмыляясь, приглашающе машет:

— Садись, красавиц!

Хочется верить, что доедем… С раскалывающейся головой Выходцева забирается на заднее сидение. Потрёпанная обивка, пепельниц нет, подранные чехлы на передних сидениях. Хорошо, без мусора. Вместо магнитолы торчат голые провода. На коробке передач кобра с зелёными глазами. На треснувшем зеркале заднего вида висит «елочка», источая едкую вонь, плохо заглушающую запах пота таксиста. Машина трогается с жуткими тарахтением и выхлопами. Катя смотрит в зеркало — водила, поглядывая на неё, скалится. Проглотив язвительные слова, Выходцева отворачивается к окну и закрывает отяжелевшие веки. Не до глупых перепалок с «шоферюгой». Устала. С прошлого вечера не спала — перелёт дался тяжело, ведь после авиакатастрофы фобия самолётов. Монотонная тряска нагоняет сон, в голове пульсирует единственная мысль — быстрее бы домой! Дрёма зовёт в свои объятья, но в сознании всё прокручиваются картинки прошлого.

Вчера ламия добрался до семьи, вряд ли мама и папа выжили… Сама не раз удирала на грани смерти. Глупо, что вернулась, но по-другому никак — родители ведь. Убить кровопийцу, чего бы это ни стоило. К тому же чутьё ведёт… хотя лучше бы молчало. Если бы не знала о нападении на родителей, было бы проще. Но нет, интуиция погнала в гостиницу — от боли аж слёзы брызнули… По трёхзвёздочному мотелю промчалась словно пятки горели. Ворвавшись в простенький номер, схватила телефонную трубку — мобильника нет, с ним ламии вмиг выследят. Даже знала, что родители на даче, а не в городе — набрала заветные цифры и затаила дыхание. Сердце глухо отстукивало ритм, заглушая гудки, тянувшиеся бесконечно долго. На другом конце щёлкнуло.

— Ма! Это я, Катя… — выпалила, не дождавшись ответа.

— Катенька, ты где? Сергей… — срывающимся голосом завопила мать мимо трубки. — Катя звонит. Катенька, не молчи, — затараторила. — Ты где? Что с тобой? Тебе денег хватает?

Мамка эмоциональная, как всегда. Хотя, чему удивляться? Дочь — неведомое существо. Умирает — оживает…

Катя всхлипнула. Высокая тональность голоса матери раздражала и радовала одновременно. Любила обоих, но отца… Их объединяло нечто большее, не поддающееся человеческому пониманию, другая, молекулярная связь. Это трудно понять, а ещё сложнее принять. Сердце рвалось наружу, руки дрожали — Катя на подкосившихся ногах опустилась на постель. Едкая вода продолжала наполнять глаза — очертания комнаты плыли: