Просчёт Финикийцев - страница 2

Они задавали мне кучу вопросов, и просто так, и на детекторе лжи. Про банковскую систему и базы данных. Про Джея, Райзмана, моего отца. Ты не поверишь, они спрашивали даже про Большого Жозе. Помнишь этого придурка?

Выясняли, не пыталась ли ты склонить меня к сексуальным отношениям, а я начал ржать и не мог остановиться. Они решили, что у меня нервный срыв, принесли стакан воды, который я швырнул об стену. Он был картонный, но все равно приятно.

Они хотели знать, не собираюсь ли я разыскать тебя, когда выйду на свободу, и нет ли у меня секретного счета на Каймановых островах. Я ответил, что собираюсь, с вероятностью в сто процентов найду, и лучше бы им никогда меня отсюда не выпускать.

Они заставили меня разговаривать раз в неделю с психологом, которая считает, что во всем виноваты родители. Это она рекомендовала писать тебе письма, хотя я прекрасно понимаю, что ты их никогда не прочтешь. Сказала, это поможет мне разобраться. Взглянуть со стороны. Как если ты умер и лежишь на полу со стеклянными глазами, пока народ копошится вокруг, пытаясь тебя оживить.

У нас случилось такое недавно. Одного парня ткнули заточенной зубной щеткой в шею. Кровищи вылилось галлона полтора, не меньше. Он помер практически сразу, а остальных согнали на второй этаж над столовой, чтобы не мешали чудесному воскрешению. Я все думал, где сейчас его душа, сожалеет ли о несбывшемся, жалеет ли тех, кто остался?

Знаешь, Карла, я часто вижу тебя во сне. Почти каждое утро. Вижу, как ты идешь по коридору в комнату для посещений, одетая в строгий серый костюм, слышу, как стучишь каблучками по жестяному настилу. Парни, ожидающие своих мамок и девиц, провожают тебя голодными взглядами. Только я тих и спокоен. Потому что знаю, что ты моя, и никуда тебе не деться, пусть и сижу тут за решетками, замками и пуленепробиваемым стеклами.

Вот ты заходишь в комнату, и они предупреждают, что у нас всего десять минут. Но десять минут могут длиться больше вечности. Ты говоришь много, и ни о чем, а я слушаю и улыбаюсь. Безумно хочу тебя обнять, но под потолком камеры, а ты делаешь вид, будто мы чужие.

Когда ты собираешься уходить, я между прочим спрашиваю про беременность. Как я догадался? Просто интуиция. Мне довелось узнать слишком много чужих тайн, и при этом не завести ни одной собственной. Знаю наверняка, что ты будешь плакать в машине, подняв стекла и склонившись над рулем, чтобы никто не увидел.

Я просыпаюсь оттого, что Тарек бурчит свою утреннюю молитву, повернувшись оттопыренным задом к условному западу. Переворачиваюсь, рискуя свалиться с верхней полки, и засыпаю снова. Мне снится, будто я падаю в холодную воду чужого, враждебного моря, погружаюсь все глубже и глубже, и некому меня спасти. Вспоминаю сквозь сон, что ты не можешь иметь детей.

Мой сосед не самый упоротый из здешних парней. Мусульманином он стал уже после того, как сел. Раньше вообще ни во что не верил. Мамка его была пуэрториканкой, отец черным, а настоящее имя звучит настолько тривиально, что я его не запомнил. У нас еще есть Хэнк, он сидит за изнасилование, и братья Ли, китайцы, они торговали наркотой. А в отдельной комнате, к двери которой даже охранники боятся подходить – Билли. Он однажды пришел в школу с двумя пушками, ты наверное слышала об этом в новостях, если они доходят до твоего острова посреди океана.

Мишель, психологиня, в общем неплохая тетка. Я догадался, на кого она работает, но продолжаю притворяться лохом. Ей лет тридцать, может чуть меньше. У нее маленькие руки с тонкими запястьями и умиротворяющий тихий голос. Когда она сидит за столом, производит впечатление славненькой и миниатюрной. При этом у нее огромная задница, а ноги – как столпы, на которых, согласно древней легенде, держится небосвод. Она редко встает с кресла, а если нужно что-то взять, ездит по кабинету на колесиках.

– Расскажи мне о детстве, – говорит Мишель, глядя доброжелательно, но строго, как ветхозаветный Саваоф.

– О детстве? Легко! Правда, оно было настолько скучное, что даже штатный психолог уснет, пока я дойду до сути.