Прощание с детством - страница 2

  Это была наша заповедная страна, куда еженедельно отправлялись экспедиции, и где в мире, полном опасностей и приключений, мы проводили лучшие часы.

  К своим дверям мы вернулись закадычными друзьями. И ее сифон и мой был наполнен только на половину: остальную воду мы выдули по дороге, и это было почти как братание. Только не кровью, а шипучей булькающей газированной водой.

  Через неделю или две она пришла домой к Кольке. Когда я застукал их, они возились с коллекцией марок Колькиного отца. С толстыми бархатными альбомами, фиолетовый цвет и нежная ворсистая поверхность которых всегда приводила меня в трепет.

  Каждый альбом имел черные плотные листы с множеством прозрачных полосок через весь лист. Полоски держали марки, бесконечное количество разных удивительных марок с ячеистыми краями. Там были целые коллекции кораблей, самолетов, видов городов, цветов и животных. Там были марки 'Почта СССР', красочные марки стран-соседей, сочные картинки с надписью 'Монгол Шуудан', и, чудо из чудес - кубинские и африканские.

  Их можно было рассматривать днями, приближая большое увеличительное стекло к самому рисунку, чтобы рассмотреть каждую подробность иного мира - и всякий раз находя и останавливаясь на новой...

  И поэтому, увидев Кольку и Дину вдвоем, склоненных над очередным чудом, я испытал нечто вроде ревности, маленькое недовольстве человека, лишенного своих коренных прав.

  Я восторжествовал через день, когда Дина пришла ко мне за спичками. Через десять минут бабушка позвонила в дверь, получила давно забытый маленький коробок и ушла без внучки, которая не могла, несмотря на все увещевания, оторваться от большой ГДР-овской железной дороги с электровозом и тремя вагонами.

  Конечно, электровоз мало походил на черный локомотив с большой паровой трубой и тендером, полным угля, но это не имело значения.

  Он медленно полз между ножками стола - по ущельям Скалистых гор, а его поджидали ловкие индейцы, прячась за камнями и кактусами.

  Индейцев было мало, и они очень скоро потребовали подмоги. Апачей, которые вырыли томагавк войны, привел Колька, а еще он принес их вигвамы и тотем - трех крылатых чудовищ, стоявших друг на друге.

  Мы просидели до самого вечера, до звука ключа в замочной скважине, возвещающем приход родителей и конец великой войны между бледнолицыми и индейцами.

  С того дня так и получилось, что свободное время мы проводили втроем, у меня или у Кольки. О том, чтобы устраивать у нее в квартире шалаши из одеял, прыгать по диванам и кидаться подушками не могло быть и речи - дома у Дины жила бабушка, и ее присутствие сразу делало Дину узником, заключенным в тюрьму.

  Иногда случались суровые дни, когда Дину отлучали от глотка свободы, не выпуская гулять. Тогда Дина стучала в мое окно мухобойкой, дотягиваясь со своего балкона, и я или Колька через минуту звонили ей в дверь, а потом долго рассказывали бдительной надсмотрщице, что Дина обещала помочь по русскому языку. Или физике.

  Как-то сразу Дина стала своей. Присоединившись к играм, маркам, затеям вроде телескопа, спасательных парашютов для кошек, она незаметно и свободно приняла участие в более жестких мальчишеских забавах, возне, кто сильнее, и битвах рыцарей. Она не стеснялась показывать силу, сжимать кулаки и отстаивать свое право быть независимой и сильной. Удивительная и боевая, не требующая послабления, она ввязывалась в борьбу на ковре, когда перепутывались руки и ноги, и жаркое свирепое дыхание противника опаляло щеки.

  Мы забывали о часах, оставаясь втроем...

  Потом пришел черед спортивному велосипеду.

  Он был чуть великоват - и ей, и нам, поэтому приходилось переваливаться с ноги на ногу, чтобы безостановочно давить на педали. Но зато у него имелось двенадцать скоростей и удивительный механизм на заднем колесе, который управлял натяжением цепи.

  Мы катались на нем по очереди. Дина пересаживалась на мой или Колькин - без всякого недовольства, а счастливчик восторженно сжимал кривой изогнутый руль с рукоятками тормозов.

  Для нас открылся новый мир. Мир, где мы катались до того, но озаренный теперь доверием тройной дружбы, почти родственной и неожиданно крепкой.