Прощание в Дюнкерке - страница 70

— Я на шестнадцать лет раньше тебя перестал читать сказки, дорогая.

— Почему ты говоришь со мной по-английски? Ты же слышишь: я вполне свободно владею родным языком.

— Привык. Помнишь наш первый разговор, когда ты сказала, что Италия пахнет картинной галереей, и я спросил…

— Да, ты спросил — как пахнет Россия, — она приподнялась, прижалась к нему. — Даже не так — а Россия? Я не ответила, потому что не помнила и не знала. Теперь скажу. Россия пахнет стружкой. Свежий запах хороших струганых досок, свежих стружек — очарование… Скажи, а мой папа, он тоже, как ты? Демидов говорил, он помогал тебе…

— Какая ты еще девочка, Нина, — он погладил ее по голове. — Конечно нет. Он просто славный порядочный человек. Хочешь чаю? Я принесу сюда.

— Нет-нет, — появившаяся на ее лице искренняя озабоченность растрогала его. — Ни в коем случае! Это мой долг — ухаживать за тобой.

Он улыбнулся:

— Ты любишь яичницу с помидорами? Я сам приготовлю. Ты все равно не умеешь. Кто прогуливал курсы в лондонском Дамском клубе?

Он резал помидоры, следил, как шипят они на сковородке, пуская сок, вспоминал, как вчерашним длинным-длинным днем они с Ниной забежали на базар, уместившийся между Ярославской дорогой и выставочной стройкой. Нина зарывалась в пахучую зелень, перебирала в руках упругие боровики, любовалась литыми кукурузными початками, долго пробовала слоистый творог, недоверчиво нюхала топленое молоко, уж не подмешано ли какао… Спросила вдруг удивленно:

— Почему тут все так дешево? Почему все так хорошо?

— Потому что мы дома, — ответил он ей.

«Это все же здорово, — думал он, — у меня есть дом. Есть семья. Жена. Будут дети. Теперь мне есть к кому стремиться. Мне есть ради чего и ради кого жить. Что бы ни было дальше — это счастье. Это наполненность… гармонией бытия, именно гармонией… Смел ли я надеяться? Когда раньше я погружался в нее?»

Нина вошла в кухню, выглянула в окно и уселась на широкий подоконник.

— Это место прежде называлось село Алексеевское, — начала пояснять. — Потому что в этой церкви, отъезжая из Кремля на охоту в Сокольники — а Сокольники называются потому, что охота была соколиная, — всегда останавливался на отдых царь Алексей Михайлович, отец Петра Великого. По его имени назвали село.

— Откуда столь обширные познания? Из лондонского Дамского клуба?

— Это и многое другое мне рассказал майор Филиппов.

— Милый молодой человек. Ты заметила, вчера он почти не отходил от Валентины, — сам почувствовал, как в его голосе прозвучали ревнивые нотки. С какой такой стати майор что-то там рассказывал его жене? — Я сам покажу тебе Москву. И Ленинград.

— Когда ты вернешься? Мы успеем к поезду? Кстати, на какой поезд Дмитрий Романович взял билеты?

— Билеты я возьму сам, — неожиданно сухо ответил он, — когда освобожусь, переговорив с моим руководством.

Нина не поняла его тона, смутилась. Он почувствовал себя виноватым. В самом деле, почему вдруг упоминание о Филиппове раздражило? Майор искренне старался помочь им обоим весь вчерашний совсем не легкий день.

— Моя мама обязательно понравится тебе, — сказал он мягко. — Она научит тебя печь пироги и жарить картошку, как я люблю. Вот тогда я допущу тебя к плите. Диплом английского клуба считаю недействительным! И вообще, английскому клубу я не доверяю. Кстати, пудинг и пиво не переношу. Запомни, дорогая.

— Я надеюсь, ты тоже близко сойдешься с моей мамой, — Нина почему-то улыбнулась заискивающе, Сергея даже немного покоробила ее улыбка, неужели она не приняла его шутливого тона. — Мама только с виду неприступна. Она так много пережила! Ты, конечно, понимаешь… Она боится, что теперь ее не пустят к папе. И запретила Вале и Литовцевым писать знакомым, даже папе, о моей свадьбе.

Морозов ничего не ответил жене.

«Как все не просто! — думал он. — Какую же должность мне предложит Демидов с учетом всех новых обстоятельств? С каким окладом? Нина привыкла жить, не думая о завтрашнем дне. Да и я, признаться, избаловался на Дорновом наследстве… Но что я, в общем, умею? Что я знаю, кроме изнанки рейха?»

Ни следа вчерашнего радостного подъема в лице Демидова уже не было. Озабочен, почти угрюм. Нервно потирает бритую голову, этот его жест Морозов помнил с двадцать пятого года.