Прощание - страница 25

Теперь она, вероятно, сидела на кухне и, пугливо оглядываясь, пила крепкий чай с чем-то вкусненьким.

Суматоха, царившая дома со вторника по четверг, больше всего напоминала праздничную. Нескончаемые звонки в дверь, рукопожатия, какие-то новости, чай, кофе, водка на смородиновых почках — все это создавало приподнятое настроение, и мрачный, скорбно-торжественный тон сохранялся только около бабушкиного кресла. Здесь говорили шепотом, особым голосом, подавленно. Сюда, сказав: «Нет, это все-таки невозможно, Екатерина Андревна, вам просто необходимо что-нибудь проглотить», иногда приносили поднос с едой, и я, наблюдавшая из угла, готова была поклясться, что бабушка куда охотнее ела бы вместе со всеми за столом, но что-то, против чего даже она была бессильна, препятствовало. «Катя! Где Катя?» — неожиданно вскрикивала она, и когда я подходила, «тщательно контролируя голос», спрашивала: «Чем ты занимаешься? Уроки сделала? Как физика?» Все это говорилось на публику, что было, в общем, и неизбежно, так как публика была всюду, и все это раздражало бабушку, наверное, не меньше, чем меня. Роль, в которой она оказалась, ей навязали. Навязал непонятно кто. И эта непонятность была для нее мучительной. Подчинение чужой воле было для бабушки непривычно, может быть, даже случилось впервые в жизни, и смертельная усталость, в которой она пребывала на кладбище, вызвана была, прежде всего, не горем, а полным изнеможением от этой три дня продлившейся подневольности.

Через неделю, самое большее через месяц стало понятно, что жизнь, в общем, не изменилась. Сделалась чуть приглушеннее, чем была раньше — до болезни мамы, — и чуть спокойнее, чем в последнее время. Но в целом осталась такой же. Меня это слегка удивило и очень обрадовало. То, что мы не позволили маминой смерти по-хозяйски расположиться в доме, вселяло что-то, похожее на надежду. Мы, как и прежде, обедали в семь часов, как и прежде, по понедельникам, средам и пятницам приходил Борис Алексеевич, и, сидя за столом, я с удовольствием переводила взгляд с него на бабушку, потом на Манюсю и, наконец, на Феню. Рядом с Феней стоял пустой «Асин стул». В первые дни после похорон я боялась, что теперь мы прибавим к нему еще один — мамин, но, к счастью, этого не случилось. Все оставалось на своих местах, и можно было жить как прежде. Это, отлично помню, принесло облегчение. Никаких перемен я не хотела и поэтому к появлению отца отнеслась так же, как бабушка, а может быть, и еще раздраженнее.

Он пришел вечером — для меня неожиданно и внезапно. Раздался звонок, я хотела пойти открыть дверь, но бабушка сухо остановила: «Пойди побудь у себя». Интонация не понравилась, и я охотно спряталась в своей комнате, но когда они перешли на повышенные тона, кое-какие клочки разговора все же услышала. «Я не пришел обсуждать с вами прошлое, Екатерина Андреевна, — раздался в какой-то момент мужской крепкий голос, и мне показалось, что это похоже на реплику из Достоевского. — Я пришел выяснить, не нужен ли я своей дочери. Теперь, когда обстоятельства так изменились». — «Ну, не настолько, чтобы вам вдруг открыли двери…» Нет, поразительно! Прямо цитата. Но вот откуда: из «Неточки», из «Подростка»? Голоса зазвучали еще возбужденнее, еще резче. «Да это просто бред!» — выкрикнул, стукнув чем-то, пришедший. Правильно, чистый бред, подумала я, крепко заткнула уши и умудрилась-таки дочитать до конца задачку по химии. Никогда не пойму, что значит бензольное кольцо, но решать это вроде бы надо вот так… Однако они не позволили мне расправиться с этой задачей. «Катя! — тряхнув меня за плечо, энергично сказала бабушка. — Не притворяйся, что ты оглохла! Идем. Твой отец хочет поговорить с тобой». Я вышла в столовую. Багровый человек, сидевший на стуле прямо посреди комнаты и сразу вскочивший, когда я вошла, был мне неприятен. Здоров и напоминает извозчика, вероятно, сказал бы Борис Алексеевич. Стало смешно, что «извозчик» только что говорил версиловским голосом. Но, в общем, мне было не до веселья. Я не хотела разговаривать с этим свалившимся на голову «отцом» и неожиданно для себя твердо и ясно это отчеканила. Бабушка торжествующе слушала. Посетитель молчал, багровость отхлынула, в серых медвежьих глазках дрожала растерянность. «Катя, — заговорил он, и это был еще один (третий?) голос, — если когда-нибудь тебе все же захочется повидаться, если у тебя будут трудности…» Он вытащил из кармана бумажник, оттуда — визитную карточку.