Прощай, гармонь! - страница 7

Да, не знаю, когда у них все это началось, но помню, однажды Клава, не глядя на меня, спросила:

— Как ты думаешь, трудно на севере всю жизнь прожить?

Я ответил противно, совсем, как в кино:

— Если друг рядом — не трудно…

Я ответил так, думая о себе. А она…

Это было уже перед Новым годом. Она пришла к нам в одном платье, несмотря на страшный мороз. Глаза ее блестели, волосы немного растрепались, губы припухли. Посмотрев на наши недоуменные лица, Клава дурашливо захохотала и повалилась на мою кровать. В тот же миг мои глаза впервые за долгое время встретились со взглядом Ивана, и мы подумали одно: пьяна.

— Вы что же, не рады? — капризно спросила Клава. — Или вас удивил мой вид?.. A-а, вы не знали, что я пью водку… А я пью! В техникуме, на выпускном, сразу две рюмки сливянки выпила… А сегодня — спирт. Давай, Ваня, выпьем!

Иван, видимо, настолько обалдел, что не нашел ничего лучшего, как поставить на стол полбутылки разбавленного спирта, закрашенного вишневым экстрактом. Но Клава не стала пить. Она поднялась с кровати и одним движением поправила волосы.

— Спасибо, мальчики, — очень тихо и очень серьезно, точно не она только что была пьяной, сказала Клава. — За все спасибо…

Потом она подошла ко мне и, прежде чем я что-либо сообразил, спокойно поцеловала меня. Это был первый-первый поцелуй, который подарила мне девушка. Но этот поцелуй я скорее осознал, чем почувствовал. Это было совсем не то, хотя бы потому, что после меня Клава так же спокойно поцеловала Ивана. В дверях Клава снова остановилась.

— Вы очень хорошие добрые мальчики… Вы милые, но… мальчики.

Самое обидное — она в чем-то права.

Так ушла от нас Клава. Ушла к рыжему Гошке, а нам оставила поре. Ведь это действительно горе, когда уходит любимый человек. Мы остались одни. Нам казалось, что произошла какая-то ошибка, и в том, что она произошла, виноваты в первую очередь мы. Какие-то неясные предчувствия заставляли нас думать, что Клава не может быть счастливой с Гошкой. Мечтательная Клава и нагловатый Кононов… Может быть, обостренное чувство ревности, может быть, что-то еще поколебало наше благоговение перед механиком. И мы стали замечать в нем бурную, бьющую через край хвастливость. Нам все труднее и труднее становилось прощать ему пьяную болтовню, которую раньше мы принимали за чистую монету, хотя и подозревали, что это невообразимый винегрет из увиденного, услышанного и просто придуманного.

А Клава ничего не замечала. Она, как и мы поначалу, считала Гошку честным парнем, просоленным морскими ветрами. И если ее что-то и огорчало, так это неиссякаемое пристрастие мужа к спиртному и преферансу. В свободное от вахты время Гошка или пил, или, сколотив компанию, мусолил карты. А потом…

Это случилось в конце навигации. Мы стояли с караваном барж в устье реки. Ждали морских судов с грузами. Но суда не шли — держал пролив Велькицкого, забитый льдом. Они ждали ледокол, мы ждали их… В кубрике большой металлической баржи преферансисты заседали вторые сутки. Это похоже на плохо придуманную небылицу, но это было так.

На «Передовом» командовала Клава. Нашего старого капитана Никандрова отправили в больницу по настоянию фельдшера, заподозрившего аппендицит. Клава к этому времени была уже первым помощником капитана, и Никандров оставил ее вместо себя. Роль капитана Клаве не шла. После Никандрова, строгого, с хриплым, но способным набирать внушительную мощь, голосом, розовощекая Клава в пуховой шали, по-домашнему завязанной концами на спине, как-то не принималась всерьез. Команда выполняла ее распоряжения скорее из рыцарского стремления, чем по необходимости. И Клава, наверное, понимала это, потому что не приказывала, а просила. Просила сделать то, другое, сходить, принести. При этом она не забывала говорить: пожалуйста…

Радиограмма начальника затона пришла под вечер. В ней говорилось, что Клава должна организовать прием нескольких тонн груза с лихтера «Терек», который к утру выйдет на створы мыса Хорго. Лихтер на буксире каботажника шел из Тикси и торопился в Хатангу, поэтому не мог заходить глубоко в устье. Его надо встретить.