Прощай, Коламбус - страница 6

— Передай своему папаше, чтобы не переживал. Я уж как-нибудь сам о себе позабочусь, — ответил я и с разбега нырнул в бассейн. Коснувшись под водой ног Бренды, я выпрыгнул из воды, словно дельфин.

— Как Дорис? — спросила она.

— Облезает, — ответил я. — Ей бы не худо кожу поправить.

— Прекрати! — сказала Бренда и, подпрыгнув под меня, схватила за пятки. Я высвободился и тоже нырнул. И почти на самом дне бассейна, сантиметрах в пятнадцати над черной кафельной полосой, разделявшей дорожки, мы, пуская пузыри, поцеловались. Она улыбнулась мне на дне плавательного бассейна клуба «Грин Лейн». Над нами бултыхались чьи-то ноги, зеленели похожие на плавники руки купальщиков, — и мне было наплевать на кузину Дорис — пусть она облезает хоть до костей; мне не было дела до тети Глэдис, готовящей каждый вечер по двадцать кушаний, и до своих родителей, укативших лечить свою астму в пекло Аризоны. Жалкие пустынники! Мне было наплевать на всех и вся, кроме Бренды. Когда мы стали выныривать, я прижал ее к себе, дернул за купальник, и на меня, высвободившись из плена, двумя розовомордыми рыбками уставились груди Бренды. Я сжал их, но уже через секунду нас с Брендой ласкали солнечные лучи. Мы вылезли из воды, улыбаясь друг другу. Бренда помотала головой, брызгая на меня влагой, и в то мгновение, когда капельки воды попали на мое лицо, я понял, что это — обещание. На все лето. А может, как я втайне надеялся, и на более долгий срок.

— Очки нужны? — спросил я.

— Когда ты так близко, я вижу тебя и без очков, — ответила Бренда. Мы сидели под большим синим парасолем на сдвинутых шезлонгах, раскаленная пластиковая обивка которых, казалось, зашипела, когда ее коснулись наши купальные костюмы; я повернул голову, чтобы взглянуть на Бренду, и уловил тот приятный запах, который исходит только от загорающих плеч. Бренда лежала с закрытыми глазами. Тогда и я закрыл глаза. Мы беседовали, а день становился все жарче, солнце раскалялось все сильнее, и под моими прикрытыми веками заплясали разноцветные всполохи.

— Слишком быстро, — сказала Бренда.

— Но ведь ничего не произошло, — мягко ответил я.

— Нет. Нет, конечно. Но я чувствую, как во мне что-то изменилось.

— За восемнадцать часов?

— Да, Я чувствую… У меня такое ощущение, будто меня преследуют, — сказала она, замявшись.

— Но это ты меня пригласила, Бренда.

— Почему ты всегда вредничаешь, а?

— Разве? Я не хотел. Честное слово!

— Нет, ты хотел! «Это ты меня пригласила, Бренда»… Ну и что? — сказала она. — Это вовсе ничего такого не означает.

— Извини.

— И хватит извиняться. Ты это делаешь автоматически, не вкладывая в слова никакого смысла.

— Ну, теперь ты вредничаешь.

— Вовсе нет. Я просто констатирую факты. Давай не будем спорить. Ты мне нравишься. — Она повернула голову в мою сторону и на мгновение затихла, словно тоже принюхивалась к летнему аромату своего тела. — Мне нравится твоя фигура, — добавила Бренда. Тон ее, как водится, был настолько констатирующим, что я даже не смутился.

— Почему? — спросил я.

— У тебя такие красивые, мощные плечи. Ты занимаешься спортом?

— Нет, — ответил я. — Просто мои плечи росли вместе со мной.

— Мне нравится твое тело. Оно прекрасно.

— Рад слышать, — сказал я.

— А тебе мое тело нравится?

— Нет, — ответил я.

— Тогда я беру свои слова обратно, — сказала Бренда.

Я поправил ей волосы, зачесав за ухо длинный локон. Некоторое время мы сидели молча.

— Бренда, — сказал я наконец, — ты до сих пор ничего не спрашивала обо мне.

— Как ты себя чувствуешь? Хочешь, я спрошу тебя: «Как ты себя чувствуешь?»

— Да, — ответил я, принимая предложенный мне отходный маневр, хоть и по иным, нежели она предполагала, причинам

— Как ты себя чувствуешь?

— Мне хочется поплавать.

— Давай поплаваем, — согласилась Бренда.

И остаток дня мы провели в воде. В бассейне было восемь дорожек, и к четырем часам, по-моему, не осталось ни одного уголка на дне бассейна, куда бы мы не нырнули, почти касаясь черных разделительных полос руками. Время от времени мы вылезали из воды, ложились в шезлонги и пели друг дружке умные, нервные, нежные дифирамбы о своих чувствах. По сути, у нас и чувств-то этих не было до того момента, пока мы не заговорили о них вслух, — за себя, по крайней мере, ручаюсь. Называя чувства, мы создавали и обретали их. Мы взбивали наше странное, незнакомое прежде состояние, в пену, напоминавшую собой любовь, не дозволяя себе при этом слишком долго играть в эту игру и болтать о ней, дабы пена не растаяла и не улетучилась. И потому мы чередовали водную гладь с шезлонгами, разговоры с тишиной — что в сочетании с высокими крепостными стенами, которые отделяли эго Бренды от ее знания о нем, и с моей нервозностью, — позволяло нам успешно коротать время.