Прощайте, серебристые дожди... - страница 3
— Проваливай дальше. Много вас тут, прохожих! Он не обиделся на старика, потому что понимал: война ожесточила людей. Мало ли какой человек и с какой целью среди ночи стучится в чужие двери?
Вот в его городке все заборы оклеены приказами немецкого коменданта: «Местным жителям запрещается пускать переночевать случайных людей. За нарушение настоящего приказа — расстрел!»
Кому охота ни за что ни про что быть расстрелянным?
Маленького путника охватило отчаяние. Ему в эту минуту так нужен был человек, который бы чуточку его пожалел. Он очень нуждался в сочувствии. Он согласен на все, только дайте ему ломтик хлеба и теплый угол в хате. Нет хлеба не надо, да и выспаться можно, на холодном полу.
Когда ему показалось, что все кончено, он приметил огонек. Мальчишка не стал раздумывать. Этот огонек, быть может, сулит ему спасение. Лишь одного он боялся: как бы вдруг огонек не потух, не исчез в темноте.
Крадучись, мальчишка подошел к дому с высоким крыльцом. Хотел, было заглянуть в окно, но кто-то опередил его — задернул черную занавеску.
Мальчик решительно поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Свет на мгновение ослепил его, а еще через мгновение он пожалел, что потянулся к огоньку: за столом сидели… полицаи.
Он метнулся прочь, попытавшись в потемках убежать, но было поздно.
— А ну вернись! Кто там? скомандовал высокий полицай, выскочив на освещенное крыльцо. — Считаю до трех! Раз…
Ему ничего другого не оставалось делать, как покорно исполнить приказание. Разве, хромая, далеко удерешь?
— Шевелись, щенок! — прохрипел полицай с черной повязкой на левом глазу. — Живее, фердаммтер!
Каждое свое приказание одноглазый сопровождал ударом по затылку. Он здорово умел драться. Как саданет — аж в пятках отдаётся.
Мальчик кубарем влетел в комнату и в напряженном ожидании остановился посередине. Лишь когда глаза его освоились с ярким светом керосиновой лампы, мальчик разглядел сумрачных людей за столом.
Их было трое. Полицаи уставились на маленького пришельца. Один из них, с глазами навыкате и кривым носом, наверно, был старшим. Все ждали, что скажет он. А тот не спешил начинать.
Мальчик стоял перед ними, не сводя глаз со стола, обильно уставленного едой. Только гордость не позволяла ему облизать губы.
А главный полицай поднял стакан на уровень глаз и стал через него, как в бинокль, рассматривать мальчишку. В том стакане, наверно, был спирт или самогон, делающий человека веселым и одновременно жестоким. Мальчишка стоял неподвижно, не отрывая жадных глаз от стола. Ему нечего было сказать этим полицаям.
— Долго ли мы будем разглядывать эту дрянь, господин начальник? — сказал Одноглазый и сплюнул. И плеваться он здорово умел.
— Займись им! — коротко скомандовал тот, кого назвали господином начальником.
Третий полицай — Верзила, такой он был огромный и нескладный, — не проронил ни слова. Он знай себе играл на губной гармошке даже тогда, когда Одноглазый начал допрашивать мальчика.
— Ну-ка, хлопец, сделай два шага вперед! — прохрипел Одноглазый. Сперва установим твою личность. Это, кстати, очень важно для великой Германии. Она не может обойтись без этого самого, без установления твоей личности…
Мальчик подумал: если бы перед ним сидели свои, то он честно, ничего не утаивая, рассказал бы о себе. Сообщил бы, что зовут его Азатом Байгужиным. Родом из
Уфы. Если надо, и про школу можно было бы сказать: окончил четыре класса в одиннадцатой школе. Перед самой войной отец — командир батальона — привез их с матерью сюда, в соседний городок, где стоял его батальон.
«Правда, пожалуй, тут не нужна, — подумал Азат. — Чем меньше Одноглазый будет обо мне знать, тем лучше».
Полицай, разглядывая чуть скуластое лицо мальчика, сказал себе: «Не такой уж простачок, каким прикидывается».
У Азата мелькнула мысль: «Никто сюда добровольно не заглядывает, вот и обрадовались, когда сцапали меня». Не украинец? — начал допрос Одноглазый.
— Нет.
— Но и не русский…
— Нет.
— Это видно по скуле и раскосым глазам, — усмехнулся полицай. — Выкладывай всю правду, как есть. Обманывать меня бесполезно, ещё никому не удавалось. Докладай: кто таков и по чьему заданию? Для чего забрел к нам, в Холминки?