Прошедшие войны - страница 11
С улыбкой наблюдавший эту сцену Баки-Хаджи поздно оценил всю серьезность ситуации. В испуге он хотел было схватиться за край арбы, но было поздно – Харон всей своей массой налетел на сидящего сзади муллу, и оба они полетели в грязь. Вслед за ними слетел мешок кукурузы, он шлепнулся на землю, от удара развязался, и золотом зерен покрылась черная земля.
Больше всех пострадал Баки-Хаджи: его черная бурка была сплошь облеплена грязью, а сам он оказался на земле, придавленный Хароном. Старик еле встал, проклиная в душе незадачливого попутчика и его старую клячу. Харон тоже недолго нежился в грязи, он резко вскочил и, обрушив массу ругательств в адрес своей непокорной жены и кобылы, побежал вслед за арбой.
Минут через двадцать они опять сидели на арбе и, продолжая свой короткий путь, весело смеялись, вспоминая прошедший эпизод.
– Что ты ее не продашь? – смеясь, спросил Баки-Хаджи.
– Да кому я ее продам? Кто ее, старуху, купит? – отвечал Харон, осторожно дергая вожжами строптивую кобылу. – А честно говоря, думал, может, ожеребится. Так зря… Уже третий год вхолостую… А твоя-то гнедая как?
– Пока ничего. Ждем.
– Я ведь тоже свою кобылу к твоему жеребцу водил. Да видно он не смог.
– Он-то может, – смеялся Баки-Хаджи. – Просто ты и твоя кобыла уже не можете.
– Много ты знаешь, – взбесился Харон, – я и сейчас готов на молодухе жениться.
– А Алпату как? – издевался мулла.
– А что Алпату – дура старая! Мы вот на днях в Грозном были, так девки там так на меня и бросались.
– Да быть такого не может?! – сделал удивленный вид Баки-Хаджи.
– Да что не может, – дышал ему прямо в лицо вчерашним чесночным перегаром Харон. – Все вокруг кружились, прямо ходу от них не было.. Их столько там, и все такие молодые, голодные, пышные… Ведь там на равнине одно мужичье, только и знают, что курят да водку пьют.
– Ну так что, ты чем-нибудь там хоть прославился? – не унимался Баки-Хаджи.
– Да в этом проблемы не было. Просто эта дочь Хазы Кесирт, с нами в город ездила. Она с ума свела…
– Какая Кесирт? – уже серьезно спросил старик.
– «Какая-какая»? Хаза, что на твоей мельнице. Ее дочь.
– А что она в городе делала?
– Что и все. Купила в Махкеты на базаре яйца и сыр и перепродавала их в городе.
– А как она их несла?
– На себе, конечно, – отвечал Харон, оценивающе поглядывая на соседа.
– А ты что, не мог помочь своей односельчанке? – с удивлением спросил Баки-Хаджи.
– Ты знаешь, сколько там таких односельчанок? Да и арба у нас была перегружена. Сам до города пешком шел.
– А ты что вез?
– Мы везли тыкву, сыр, масло, в Махкеты еще двести яиц купили. Ты знаешь, какое выгодное дело! Обратно привезли керосин, соль, деньжат немного. Сыну подсобили.
– Как сын твой? – сухо спросил Баки-Хаджи.
– Салман – молодец! В милиции служит. Дали ему комнату. Потом, говорят, квартиру дадут. А так в комнате тепло, днем и ночью свет горит, не то что мы в горах.
– Так что ж, он, значит, безбожникам служит? – с металлической твердостью спросил мулла.
– Да при чем тут безбожники! Жить-то надо, Баки-Хаджи. А куда нам податься? Ты так не говори. Мы все в Бога верим! Днем и ночью Его дела вершим.
– Знаем мы вашу милицию. На своей шкуре пробовали… Ничего, время покажет, – злился старик.
Оба замолчали, отвернулись друг от друга.
Весенний утренний туман постепенно стал рассеиваться. Стало светлее. Вдалеке появились расплывчатые очертания почерневшей от времени мельницы, а за ней на косогорье обозначились силуэты могильных памятников. Горы еще спали, погруженные в туман.
– Слушай, Баки-Хаджи, а сколько сейчас стоит помол кукурузы на твоей мельнице? – нарушил томительное молчание Харон.
– Не знаю… Я ведь тебе сказал, что это не моя мельница, а всего нашего тейпа, – со злобной дрожью в голосе ответил Баки-Хаджи.
– А кто знает? – не унимался Харон.
– Спроси у Хазы, она все знает.
– Конечно, знает, эта ведьма, она чертова мать, и для вас берет, и себя не забывает, – съязвил Харон, сплевывая в сторону.
– А ты, наверно, хотел, чтобы все было бесплатно, как хотят твои большевики-безбожники, – все больше и больше нервничая, говорил мулла.
– Не знаю, чего хотят эти большевики, только на равнине все уже стало общим, или, как они говорят, коллективным.